Если бы Пушкин…
Шрифт:
Вавилова ничего не знала о нем. И Бэйла снисходительно, как старшая сестра, ввела ее в этот мир…
Вавилова слушала ее. Впервые за все время ее беременности ей встретился человек, который говорил об этой тяжелой случайной неприятности, постигшей ее, как о счастливом событии, которое будто бы было самым важным и нужным в жизни Вавиловой.
Для Вавиловой беременность – некстати постигшая ее тяжелая и случайная неприятность.
Для Бэйлы – счастливое событие, самое важное и нужное в жизни женщины.
Но
...
Розалия Самойловна хлопнула новорожденного по сморщенному влажному задку и объявила:
– Мальчик!
– Что я сказала! – торжествующе произнесла Бэйла и, открыв дверь, победно крикнула: – Хаим, дети, мальчик!
И вся семья собралась у дверей, взволнованно переговариваясь с Бэйлой. Даже слепая бабушка ощупью подошла к сыну и улыбалась великому чуду. Она улыбалась и неслышно шептала. Дети отталкивали ее от двери, и она, вытягивая шею, тянулась вперед: она хотела услышать голос всегда побеждающей жизни.
Этот голос звучит и в конце рассказа, в самых последних, заключающих его словах. Ведь репликой Магазаника («Это настоящие люди, Бэйла. А мы разве люди? Мы навоз.») рассказ не кончается. После нее следует еще несколько строк. И именно они, а не реплика Магазаника, заключают, как некий финальный аккорд, всю эту драматическую историю:
...
Проснувшийся Алеша плакал и бил ножками, стараясь развернуть пеленки. И придя в себя, Бэйла сказала мужу:
– Слышишь, дитё проснулось. Разведи лучше примус, надо нагреть молоко.
Бытовая, подчеркнуто будничная реплика Бэйлы звучит здесь как тот самый голос всегда побеждающей жизни, который стремилась услышать слепая бабушка в миг появления на свет сына Вавиловой – Алеши. И она звучит как утверждение некой вечной правды, более важной и в конечном счете более высокой, чем правда, выраженная в реплике Магазаника, да и в самом порыве ринувшейся на смерть Вавиловой.
Последняя строчка – «отряд скрылся за поворотом улицы» – не разрушает этого впечатления. Ведь мы совершенно точно знаем, что произойдет несколько минут спустя после того, как отряд курсантов скрылся за поворотом улицы. Об этом в рассказе сказано четко и внятно:
...
…Станет неимоверно тихо и вдруг, звонко цокая копытами по широкой улице, со стороны переезда промчится конная разведка. И млея от страха и любопытства, все будут выглядывать из-за ворот, занавесок, покрываясь испариной, выползать во двор.
Отряд выедет
И тогда со всех сторон польются пехотные и конные части, по домам забегают пыльные, уставшие люди, добродушные, но способные к убийству хозяйственные мужики в синих шинелях, жадные до обывательских кур, полотенец и сапог.
Все знали это, так как город четырнадцать раз переходил из рук в руки и его занимали петлюровцы, деникинцы, большевики, галичане, поляки, банды Тютюника и Маруси, шальной «ничей» девятый полк. И каждый раз это было, как в предыдущий.
Произнося свою простую, будничную реплику, Бэйла наперед знала все это. Но она знала и другое. Надо жить и делать свое вечное дело. Разжигать примус, греть молоко. Потому что ребенок проснулся, и надо его накормить. Не думая о том, что вот-вот в их халупу ворвется какой-нибудь из этих добродушных, но способных к убийству хозяйственных мужиков, и… Нет, лучше не думать о том, что будет с проснувшимся маленьким Алешей, и с ними со всеми, если это произойдет…
Вот почему эта простая, будничная реплика Бэйлы звучит не так уж буднично.
По-своему, она даже героична – эта реплика. Не менее героична, чем внезапный порыв забывшей обо всем на свете и ринувшейся вслед за отрядом идущих на смерть курсантов Вавиловой.
Эти две героические темы образуют своего рода контрапункт, полифоническое сочетание разных, несхожих между собой мелодий, сливающихся в некое гармоническое целое. И именно вот эта полифония несет в себе едва ли не главное обаяние и главную примету художественной подлинности этого раннего гроссмановского рассказа.
Баллада о холостяке и об отце семейства
Так называлась небольшая поэма, которую Евгений Винокуров опубликовал в самом конце 60-х.
Пафос этой винокуровской баллады в том, что извечное противостояние «холостяка» и «отца семейства», – революционера, бунтаря и – «обывателя», этих двух вечных полюсов бытия, предстает в ней как антиномия.
Ему на свете тяжело,
Но интересно.
Он в быт уходит всем назло,
Отец семейства.
А тот гарцует так и сяк,
Как это мило!
Ну да, еще б, он холостяк,
Он центр мира!
Потомство – вот на свете цель,
Он сам лишь средство,
Несет с картофелем портфель
Отец семейства…