Шрифт:
Нинель Языкова
Если бы вы знали. . .
Св. № 21105180945 от 18.05.2011 г.
25 февраля, пятница, 19.00: Воспоминания, тпру! Куда прётесь!
Когда деревья были высокие, двор, с сидящими бабульками на лавочках уютным, а мне исполнилось
Наверное, это было связано с переходным возрастом, который встряхивал мой организм с утра и до ночи. С его волнующими ощущениями, с какими-то невероятными эротическими сновидениями, с прикосновениями мальчишек и округляющейся под школьной формой грудью.
Моё взросление мной не понималось, не понималось оно и родителями, которые видели во мне всё ещё ребёнка, а не взрослеющую девушку. Они отмахивались от надоевшего чада, решая свои глобальные проблемы, оставляя меня один на один с моими маленькими и, как им казалось, детскими вопросами.
А мне нужно было выговориться, поделиться, и не с кем-нибудь, кто потом будет обо мне сплетничать, а с родственной душой, которая если не посоветует, то хотя бы поймёт.
Такой душой оказалась обыкновенная тетрадь в клеточку из двенадцати листиков. Собственно, тогда даже модно было заводить дневник, иметь тайный блокнотик, о котором никто не знает и не догадывается. А ты ходишь с загадочным видом и на вопросы своих подруг – «Что с тобой случилось?» - неопределённо пожимаешь плечами, как бы говоря – «Ничего особенного», - хотя прекрасно понимаешь, что у тебя есть тайна.
О какой только хреновине я не писала в этой тетрадке! Особенно мне нравилось обращение: « Дорогой дневничок». Такое ласковое обращение нежной «горгульи», потому что потом после своего ласкового приветствия я на лист выливала столько ерунды, столько непонятных домыслов, вымыслов, что сама диву давалась. Это же какой кавардак в голове!
Разве о таком можно с кем-нибудь говорить? Нет, такое можно доверить только бессловесной бумаге, терпящей немыслимые бредни молодой дурочки.
Сегодня пятница, конец рабочей недели. Значит, завтра можно будет выспаться. С этими мыслями я почему-то полезла в кладовку, откуда достала старый портфель со школьными фотографиями. В нём и оказались эти четыре тетрадки моей писанины.
Наверное, у меня опять переходный возраст, раз мне снова захотелось завести дневник. Или в этом виновата весна, громко стучащая в двери и разбудившая во мне давно уснувшие страсти. А может и подруга моя – Подлива, у которой постоянно случаются любовные романы. Не знаю, не могу дать ответа, но точно знаю или вернее сказать ощущаю, как грудь моя опять превратилась в девичью от переполнявших её желаний.
Наверное, в этом так же виноваты много лет покинувшие и, вдруг, ни с того ни с сего, вернувшиеся эротические сны, приводящие меня по утрам в тихое помешательство. Плюс ко всему выпрыгивающая из лифчика грудь, любовный жар, теснившейся в той самой груди, громкое пение синичек за окном и весеннее солнце, а в Запорожье весна начинается уже в конце февраля, – всё это собралось воедино и натолкнуло меня на мысль, что у меня очередной переходный возраст.
В
Я поняла, что это невозможно, и прибегла к вечному и проверенному способу – к дневнику.
Как хорошо, что человечество придумало такой способ откровений. Пиши, что хочешь, никто на тебя косо не посмотрит, никто не придерётся и в ответ не тыкнёт пальцем. Пиши свои бредни, дорогая. Пиши про всех всякую ерунду, благо никому не придёт в голову рыться у тебя в шкафах в поисках откровенного на них компромата. Пиши, не бойся.
Ну, раз так, тогда раздвиньтесь берега, раздайся море!
Нет, это точно переходный возраст, потому что меня несёт куда-то не туда. И вообще, об этом «не туда», я напишу уже завтра, а может послезавтра. На сегодня всё. Пора в люлю. Bonne nuit!
27 февраля, воскресенье, 12.00: От ненависти до любви один шаг.
– А ведь я тебя сначала терпеть не могла, - смеялась Подлива. Вообще-то на работе её все зовут Александрой Павловной. Она работает начальником экономического отдела, а я секретарём её начальника. Иногда я зову её Сашкой, но Подлива мне больше нравится. Я вообще люблю давать всякие необычные имена. Взять хотя бы мою дочь – Марысю.
Когда она родилась, а это случилось ровно тридцать лет назад, все тащились от польского кино, и на Барбару Брыльскую хотели походить многие девчонки Советского Союза.
Я тоже не отставала от женской половины населения и видела себя исключительно Барбарой, поэтому из роддома я выходила с Марысей на руках. Пока она была маленькой, как только я её не называла: и Марысюля, и Рыся, и Брыся.
Сейчас, когда она выросла и сама стала мамашкой, я, конечно, зову её Марысей, но в моих мыслях она осталась по-прежнему Марысюля. Так, опять воспоминания меня не туда завели.
О чём это я? Ах, да, Сашка меня терпеть не могла.
– Почему? – удивилась я.
– Ну, не знаю. Ты мне сначала показалась какой-то грымзой. Правда, очень красивой и совсем юной, - смеялась подруга. – Знаешь, как я тебе завидовала, когда узнала, сколько тебе лет на самом деле.
– У тебя с головкой всё нормально, - растерялась я от такой откровенности. – Завидовать женщине на двадцать лет старше.
– Ты не понимаешь, - махала руками от возбуждения Подлива. – Тебе пятьдесят, а выглядишь ты на сорок. А мне тридцать, и выгляжу я на все тридцать.
– Какая-то странная у тебя арифметика, - улыбнулась я. – В чём подвох?
– Что ж тут непонятного, - продолжала размахивать руками подруга.- По-настоящему, у нас разница в возрасте двадцать лет. А по внешнему виду мы с тобой смотримся ровесницами.
– Ну, так уж ровесницами, - обняла я Сашку за плечи. – Глупенькая, тридцать лет – это же вся жизнь впереди. Это рассвет молодости. А пятьдесят, даже если выглядишь на сорок, всё равно пятьдесят. Хотя не скрою, мне приятны твои комплименты. А когда ты меня полюбила? – всё же интересно, когда.