Господин следователь

Не надо быть врачом или фельдшером, чтобы понять — этот человек мертв. Иначе, с чего бы ему лежать, уткнувшись носом в ручей, который тут курица посуху перейдет, не спать же он тут устроился. Лезть в лакированных ботиночках в воду для осмотра тела не хотелось. Был бы у нас эксперт-криминалист, не стал бы сам ничего трогать, но в тысяча восемьсот восемьдесят третьем году про такого ещё не слыхали. И врача, которому положено осмотрев тело, зафиксировать смерть, у нас тоже нет. Ну, нет, так нет. За неимением гербовой…

—

До сих пор слегка вздрагиваю, заслышав такое обращение. Ишь — господин следователь! Пора бы привыкнуть, что это я.

Будь пристав полицейским нашего времени, счёл бы его старшим лейтенантом, хотя звездочки у нас расположены по-иному. Что за чин соответствует таким погонам в этом времени, я не знал. Придется обращаться по имени-отчеству, так даже лучше. Отчество же у моего коллеги замысловатое, не враз и выговоришь. Но выучил, пока сюда ехали.

— Антон Евлампиевич, распорядитесь, чтобы тело вытащили.

Прозвучало и вежливо, и твердо. Согласно законодательству, следователь должен руководить полицией. Вот и руковожу.

— Смирнов! Егорушкин! — окликнул пристав сопровождающих нас городовых. — Слышали, что господин следователь сказал? Вытаскивайте.

Городовые выволокли тело на землю и уже собирались перевернуть его лицом вверх, но я остановил ретивых служителей закона. Сам же, превозмогая страх перед мертвецом пополам с брезгливостью, принялся осматривать верхнюю часть туловища. Эх, где одноразовые медицинские перчатки или хотя бы влажные салфетки? А нетути. Стараясь не дышать, оттянул ворот рубахи и осмотрел шею мертвеца. Ага, так и есть.

Я-то рассчитывал на несчастный случай. А тут убийство.

Первое мое дело в должности судебного следователя Череповецкого окружного суда.

— Боже ты мой, какой позор!

И что это за фигня-то такая? Чего же так орут? Какой позор? Где позор?

Я стоял, прислонившись к стенке, а передо мной бегал полноватый дядька среднего роста, с бородкой и наметившейся плешью. Незнакомец размахивал руками и вопил. Причем заметно было, что он не изображает трагедию, а по-настоящему расстроен.

Дядька подскочил ко мне, цепко ухватил за грудки и прорычал:

— Как же тебе не стыдно?

Захотелось дать мужичку плюху, но что-то меня удержало. Наверное, слезы в уголках его глаз. Видно же, что он расстроен. И агрессии в его поведении я не чувствовал. Кулаки потихоньку разжались.

— Стыдно, — покладисто кивнул я, пытаясь понять, что происходит и почему мне должно быть стыдно?

Что за цирк передо мной устраивает незнакомец в странной одежде, напоминающей костюмы со старых фотографий? Распахнутый долгополый пиджак, под ним жилетка, по которой в часовой карманчик спускается цепочка. Век этак девятнадцатый. Не то конец, не то середина. Я же историк!

И мебель какая-то музейная. Письменный стол, обитый зеленым сукном, книжный шкаф, где за стеклом золотятся корешки книг. Хм… А книги, хотя и старинные, но не старые. Обычно букинистика выглядит иначе — позолота осыпалась, кожа, как не реставрируй, усохла и потрескалась. Новоделы? Целый шкаф?

Посреди стола старинный письменный прибор, похоже, бронзовый. На краю –бронзовая же девушка с корзиной. В углу, на невысоком подиуме, статуя не то Геракла, не то Геркулеса, тоже из потемневшей бронзы. Меж двух очень высоких окон юноша, укрощающий коня. Уж не копия ли работы Клодта? Если да, то это коллекционер высокого полета.

Что же я такого сотворил, чтобы попасть к коллекционеру? В жизни не имел дела ни с бронзой, ни с антиквариатом, ни с коллекционерами. В музеях бываю, книги читаю, да и в Интернете смотрю на старинные изделия.

— Стыдно ему? — взревел дядька, тряхнув меня как следует. — Сукин ты сын, а не мой!

«Если ударит — дам сдачи!» — твердо решил я, но дядька шагнул в сторону, уселся — даже и не уселся, рухнул — на стул и… горько зарыдал.

А стульчик крутой! «Работы мастера Гамбса» — подсказала мне память. Может и не Гамбса, но я про других мастеров не слышал. И этого-то запомнил только благодаря бессмертной книге[1]. И всё же, что за хрень происходит? Допустим, я сукин сын. Но при чем здесь «не его»? Мой отец выглядит по-другому. Помоложе будет и с военным мундиром не расстается.

— Нет, ну вы подумайте! Мой сын и наследник, потомок столбовых дворян Чернавских опозорил весь род!

Какой сын? Какие столбовые дворяне? Их у нас повывели сто с лишним лет назад, а те, кто тусуется на балах — ряженые.

Вчера я возил на дачу тещу. Отвез, потом возвращался обратно. Последнее, что запомнил — «мерс», выскочивший на меня по встречке. Кажется, успел уйти. Но на сто процентов не уверен, потому что еще припомнились сирены «скорой помощи» и свет, нестерпимо бьющий в глаза.

Как же я не хотел ехать! Но жена уговорила.

— Дим, а Дим… — ныла Ленка, уткнувшись в мое плечо.

Я оторвался от тарелки с макаронами по-флотски и посмотрел на жену. Макароны по-флотски я люблю, но готовить приходится лишь для себя, потому что жена их не ест — мол, от них толстеют. Супруга предпочитает ужинать салатом из помидоров или какой-нибудь травкой. Хорошо еще, что не мешала мне жарить яичницу по утрам или варить пельмени. Известно же — чего жена не любит, того мужу не едать. Но она относится к моим кулинарным изыскам с пониманием. Зато сама мастерски варит щи, которые я обожаю.

Если рассматривать нашу пару чисто формально, с точки зрения законодательства, мы с Ленкой являемся сожителями, хотя вместе уже пять лет. Но я ее считаю женой, она меня — мужем; в соцсетях и у меня, и у нее прописано, что один женат, а вторая замужем. Распишемся, разумеется, но не сегодня, чуть позже, а уже потом подумаем о ребенке. Возраст позволяет (мне двадцать девять, Ленке двадцать пять), куда спешить? Но кольца у меня на всякий случай приготовлены, так что, если уловлю намек подруги, то я, как пионер.