Если бы я был вампиром. Дилогия
Шрифт:
— Ну, у нас, предположим, тоже не каждый доживает до четырёхсот лет, если он, конечно, не вампир, — покосился на Кельнмиира Ромиус. — Но до такого не доходит. Да в восемьдесят человек только начинает жить! Как же вы смогли достичь такого прогресса, о котором ты рассказывал? Наверное, всё человечество у вас живёт очень сплочённо?
Смеялся я долго. А когда отсмеялся, долго соображал, как бы объяснить причину своего смеха. Потому что смех смехом, а ведь всё это грустно…
— Увы. Двигателем прогресса в нашем мире является как раз не сплочённость, а, наоборот, разобщённость: гонка вооружений,
— Ужас какой, — подал голос до этого молчавший Кей. — Вот я всё слушаю и слушаю… А зачем тебе туда возвращаться, а? Ну прожил бы ты там свои оставшиеся шестьдесят лет, ну и что? А у нас ты бы мог прожить в три раза больше и наверняка чувствовал бы себя лучше. Войн и политических интриг у нас и своих, конечно, хватает, но почему-то мне представляется, что наш мир куда приветливей вашего.
— Знал бы ты, насколько ты прав, — вздохнул я. — Не просто приветливее, а в сравнении с нашим он просто идеален.
— Ты ещё не всё знаешь, — покачал головой Кельнмиир. — Узнай ты наш мир получше, так говорить не стал бы.
— А уж если бы вы узнали мой мир получше… Ладно, не будем об этом. Кстати, — я посмотрел на Кея, — а с чего ты решил, что я здесь проживу в три раза больше? Я же не житель вашего мира.
— Ты — нет, а Вельхеор — да. А ты в теле Вельхеора, — усмехнулся Кей.
А ведь и вправду! За всё время, проведённое в теле Вельхеора, я ни разу и не задумался о том, что оно не моё. Получается, что наши тела полностью идентичны. Ещё вчера вечером, перед тем как лечь спать, я умывался и смотрелся в зеркало. Может, я просто очень хотел спать или просто забыл об этом, но ни о чём подобном я не думал…
Только сейчас у меня появилось странное ощущение, как будто я надел чужую рубашку. Но ведь тело не рубашка, о нём так просто не забудешь…
— Раз уж мы подошли наконец-то к главным вопросам, то, может быть, ты мне объяснишь, что творится в твоей голове? — неожиданно спросил Кельнмиир.
— А что с его головой? — заинтересовался Ромиус.
— Да, а что с моей головой? — присоединился я к Ремесленнику.
— Почему я не могу прочитать ни одной его мысли? Одна бредятина.
— Интересный факт, — кивнул Ромиус. — И у меня уже есть готовый ответ. Не зря же я протёр все штаны, сидя на этой Ассамблее. Вы не задумывались, каким образом Виктор говорит с нами? Я имею в виду языковой барьер. Не думаете же вы, что в разных мирах могут быть одинаковые языки? Так вот, я посовещался с некоторыми Ремесленниками, в основном специалистами по астральным проекциям… Получается, что тело является как бы двусторонним переводчиком для проекции Виктора.
— Проекции?.. — как всегда не понял я.
— Проекции на плоскость этого материального мира, а точнее, на это тело.
— То есть в голове у него мысли на привычном ему языке, снаружи его говорят на нашем языке, а тело преобразует его мысли в речевую форму, доступную нам…
— И наоборот, — подхватил Кей. — Преобразует нашу речь в форму, доступную его… хм-м… доступную ему.
Так вот откуда взялись речевые обороты, которых они никак знать не могли, все эти их «пофиги» и «нафиги».
— Но ведь получается, что у Вельхеора в другом
— Мы наконец-то начинаем подбираться к насущным проблемам… — пробормотал Ромиус.
— И какие же у нас насущные проблемы? — тут же спросил Кей.
— Найти способ вернуть Виктора в его мир, если он, конечно, захочет, и решить, что делать с Вельхеором.
— Уж я-то решу, что делать с этим засранцем, — скривился в злой ухмылке Кельнмиир.
Нужно будет непременно узнать, почему он так ненавидит Вельхеора. И задать ещё миллион и один вопрос на другие темы, но…
Сейчас нужно задать вопрос самому себе. Хочу ли я возвращаться в свой родной мир?
Я никогда не вдумывался в понятие Родины, потому что в наше время Родина забывает о нас раньше, чем мы вспоминаем о ней. А сейчас я, возможно, впервые в жизни подумал о ней. Не о родном городе или стране, а о родном мире, в котором всё понятно, а что непонятно, то хотя бы объяснимо. Безусловно, интересно изучать новый, совершенно незнакомый мир. Это захватывающе и завораживающе, но только если за спиной всегда остаётся Родина. Родное место, в которое всегда можно вернуться после длительного путешествия. Там враги, там друзья, там девушка… Девушка… не моя, конечно, девушка, но ведь всё может быть… при условии, что я вернусь домой… Если я вернусь домой…
— Я хочу домой, — произнёс я вслух громко и чётко, а потом уже тише спросил: — И всё-таки… есть вероятность того, что я ещё когда-нибудь вернусь сюда?
— Конечно есть, — успокоил меня Ромиус. — Как и вероятность того, что ты отсюда никуда не денешься.
Тут уж я не знал, радоваться или огорчаться.
— Давайте наконец закончим праздные беседы и перейдём к делу! — вскочил с кресла Кельнмиир.
— Сядь, — спокойно произнёс Ромиус, посмотрев на вампира, пережившего тридцать с лишним веков, как на нетерпеливого ребёнка. — Сначала следует решить ещё одну проблему.
— Какую?
Кельнмиир стал чем-то неуловимо похож на охотничью собаку, учуявшую спрятавшуюся в норе лисицу.
— Мне кажется, что кто-то из твоих учеников пытается преодолеть ментальную защиту этого помещения. Ты хорошо их выучил, он это проделывает весьма ловко…
— Я их этому ещё не учил, — процедил Наставник, и стена в дальнем углу комнаты исчезла. Стал виден зал чуть меньше того, в котором находились мы.
За стеной стоял в забавной позе и делал странные пассы молодой человек в чёрной одежде, лица которого было отсюда не разглядеть. Он не обратил никакого внимания на исчезнувшую стену, из чего я сделал предположение о том, что стена стала прозрачной лишь с нашей стороны.
— Это не мой ученик, — добавил Кельнмиир, посмотрев на молодого человека.
— И что ты хочешь с ним сделать? — поинтересовался Кей.
— Я? — Наставник искренне изумился. — Ничего. У меня есть куча учеников, которые с удовольствием разберутся с лазутчиком.
— Ну и? — Кею явно было невтерпёж посмотреть на то, как с лазутчиком разберётся один из учеников. Кельнмиир махнул рукой.
— Сейчас всё будет.
— Давно не наблюдал, как работает настоящий профессионал, — обрадовался Ромиус.