Если даже придется погибнуть...

Дежурная

по штабу заводской народной дружины Валентина Куницына удивленно смотрит на раскрасневшееся, мокрое от пота лицо Анатолия Ямщикова.

— Ты жив и невредим?.. — произносит она наконец, не сводя с Анатолия восторженного взгляда.

— Как видишь.

— Но ведь их было трое…

— А ты откуда знаешь?

— Марина позвонила.

— Какая Марина?

— Грачева.

— Ей-то откуда известно, что их было трое?

— Сначала она действительно не знала, но когда ты схватился с ними, позвонила во второй раз из телефона-автомата.

— Как — во второй? Выходит, что и первый звонок был ее? Почему же ты сразу не сказала?

— Какое это имело значение? — пожимает плечами Валентина. — Да ты и не дал мне договорить, выскочил из штаба как сумасшедший. И вообще…

— Что вообще?

— Очень нервным стал.

— Зато те, что по главным улицам патрулируют, слишком уж спокойные. И происшествий никаких, и у людей, особенно у знакомых девочек, на виду. А в темных переулках, где захмелевшие юнцы бесчинствуют, что-то я их ни разу не видел…

— Ну зачем ты так обо всех, Толя? Скажи лучше, кого имеешь в виду?

— Твоего Серегина хотя бы.

— Это ты о сегодняшнем случае? Но ведь когда позвонила Марина, он уже кончил дежурство…

— А я не кончил?

— И ты кончил.

— И тоже, стало быть, имел право отказаться?

— А Серегин разве отказался?

— Формально не отказался, но не забыл напомнить, что он сегодня уже…

— Зато ты сорвался как угорелый. Как же ты все-таки с ними один?

— Может быть, и не очень деликатно, но дал им понять, что с дружинниками не шутят. Теперь-то могу я наконец пойти домой?

— Ты давно уже мог.

— Это Серегин мог! — снова вспыхивает Анатолий. — А я не мог… Ну да ладно, будь здорова!

— А ты не изувечил их, Толя? — встревоженно хватает его за руку Валентина. — Ты ведь когда разгорячишься…

— Что значит разгорячишься? Я, если хочешь знать, был разъярен! Эта сволочь на прохожих с бутылками, как с гранатами. Один из них и меня тоже поллитровкой по голове… Вот ему-то я и заехал по всем правилам профессионального бокса.

— Они действительно юнцы?

— Двое — пожалуй. А третий, тот, что бутылкой меня, далеко не юнец. И, между прочим, пригрозил: «Погоди, милицейский холуй, мы с Тузом с тобой еще посчитаемся». Припоминается мне, что кличку эту — Туз я уже слышал где-то…

— Так ведь это кличка бандита, бежавшего из исправительно-трудовой колонии особого режима! Забыл разве, что нам о нем рассказывала инспектор уголовного розыска Татьяна Петровна Грунина?

— Видно, все-таки как следует огрели меня бутылкой — совсем память отшибло, — смеется Анатолий, ощупывая голову руками. — Выходит, что этот Туз где-то тут, в нашем районе?

— Нам потому и рассказали о нем… А тебе нужно бы к врачу. Дай-ка я посмотрю, что там у тебя такое…

— Э, да ничего серьезного! — отмахивается от Валентины Анатолий. — Я успел присесть, и бутылка лишь задела меня слегка. Даже шишки пока нет… Ну, я пошел! Будь здорова!

В голове Анатолия, однако, все еще шумит от удара, и шишка уже нащупывается. Но сильнее боли возмущение скотским поведением одуревших от водки парней. Они озверело бросались на прохожих, как же было их не проучить? И он проучил. Да и можно ли было по-другому, если он один, а их трое? К тому же у того, которого он сбил с ног, была, видимо, финка, только он не успел ею воспользоваться…

Анатолий, правда, попытался было вразумить пьяных парней словами, призвать к порядку, почти не сомневаясь, однако, что все это явно впустую, но так полагалось, и он не хотел отступать от правила.

А вот Олег Рудаков нашел бы, пожалуй, способ, как обойтись без драки. Он спокойнее, рассудительнее, у него железная система, которая держит его, как корсет…

О том, что жестко продуманная система поведения и строгое следование этой системе держат человека в равновесии, как корсет дряблое тело, Анатолий узнал из книги учителя одной из ленинградских вечерних школ Владимира Ярмачева «Время нашей зрелости». Он взял ее у Олега на несколько дней и выписал понравившиеся ему мысли.

«Мне нужны были правила, — писал в своей книге учитель русского языка и литературы, — они держали меня, как корсет. Нарушая их, я страдал».

Наверное, страдает и Олег Рудаков, нарушая свою систему поведения. Пригодился бы и ему, Ямщикову, такой корсет для обуздания своего темперамента, но по душе ему пришлось не столько это сравнение, сколько восклицание Ярмачева:

«Ждать счастья — надеяться, что лодку к берегу волной прибьет. Греби, сукин сын!»

Да, да, нужно грести, и изо всех сил… А лодку к берегу волной если и прибьет, то, скорее всего, не к тому. Грести тоже ведь нужно, зная к какому. И тут, пожалуй, нужна не столько жесткая система поведения, сколько твердые убеждения. Они подталкивают или сдерживают не хуже любой системы. Во всяком случае, так кажется Ямщикову.

«А позвонила в штаб дружины, значит, Марина Грачева? — возвращаются мысли его к только что пережитому. — Вот кого нужно было бы в дружинники, хотя ее брат и отбывает наказание в исправительно-трудовой…»