Если любишь
Шрифт:
— Да ну уж… — Максим хотел возразить, что это неправда, но почему-то не решился сказать столь категорически и произнес менее уверенно: — Ну уж, всегда…
— Всегда, всегда! — воскликнула Ланя. — То ли я вправду проклятая?
— Ты в уме? Кто тебе мозги вывихнул? Отец с матерью? Одурма…
— Не говори так! — вскрикнула Ланя. — Не смей!.. Не хочу я…
Максим прикусил язык. Он понял: обвинять умерших родителей девушки в том, что они калечат ее жизнь и после смерти, сейчас оскорбительно для Лани.
— Ладно,
— Ой, как же не страшно! — изумилась Ланя. — Совсем я запуталась, света не вижу.
С горечью, с болью стала она рассказывать, в каком отчуждении оказалась, как чудится ей, что все ее презирают за родителей, сторонятся, словно заразной. Страшно так жить. Поневоле подумаешь, не прав ли был отец, когда перед смертью сказал, что мучиться ей совестью вечно…
О блинах они забыли. И не вспомнили бы, если бы не пришла из школы Дора. Вместе с ней вернулась домой с улицы и Дашутка. Девочки еще в дверях стали, как мышата, поводить носами, принюхиваться — учуяли запах стряпни. Потом Дора, нелюдимо насупившись, проворчала:
— Сегодня же день постный.
— Не будет больше никаких постных дней! — резко сказала Ланя. — И праздники будем праздновать со всеми людьми.
— А сегодня разве праздник? — ехидно спросила Дора, прищурив голубые, как и у старшей сестры, глаза.
— Вот и поговори с ними! — Ланя глянула на Максима так, словно извинялась за сестренок. — До того упрямые, особенно Дорка.
— Потому что ты вероотступница! — огрызнулась Дора, точь-в-точь как огрызается и наскакивает на обидчика рассерженный щенок.
— Видишь? Совсем замучила меня. И учительницы не слушается. Правда, в школе не огрызается, но молчит, как рыба.
— Поупрямятся и перестанут. Теперь же никто их с толку сбивать не будет.
— Это я понимаю. Да сейчас-то мне с ними каково!
— А сейчас давай блины печь да есть, — промолвил Максим. — И поскорей, а то последние угли истлеют.
Ланя стала к печке. Теперь блины не пригорали, соскакивали со сковороды будто сами собой.
— Ну вот, давайте дружной семьей за стол, — сказал Максим.
— Не буду я их есть, — угрюмо отозвалась Дора.
— Почему не будешь?
Девочка наклонила голову, словно собиралась бодаться, но ничего не ответила. Дашутка жалась к ней, поглядывая на блины, но не смея сесть за стол. Привыкла, видно, не Ланю, а Дору считать для себя примером.
— Значит, есть блины грешно? — продолжал Максим серьезно. — Тогда давайте договоримся: я беру этот грех на себя.
Дора уставилась на Максима: не смеется ли? Потом потянула носом-пуговкой — больно вкусно пахли блины! Обернулась к Дашутке: «Сядем, что ли, за стол?..»
Дашутка не заставила себя ждать. Она, не раздеваясь, подбежала к Лане, попыталась подхватить блин прямо со сковородки. Тогда и Дора решительно сбросила пальто и потянулась к этому же блину.
— Обожжетесь, глупые! — рассмеялась Ланя. — Не торопитесь, хватит вам досыта.
Руки Лани стали летать с таким проворством, что Максим опять невольно залюбовался.
С этого дня Максим стал ежедневно появляться на улице. Приучился ходить, не стыдясь того, что волочит ногу. Пытался даже, несмотря на протесты матери, хозяйничать во дворе: то корове сена бросит, то снег от калитки откидает…
Однажды Максим встретил на улице бригадира. Смущаясь, остановил его.
— Николай Агафонович, у меня к вам просьба. Нельзя ли привезти Лане дров?
Бригадир посмотрел на парня непонимающе.
— Какой Лане? Синкиной? А-а… Чего это ты о ней так пекешься?.. — В глазах бригадира появилась лукавинка.
— Да просто… По-товарищески, по-комсомольски…
— Съездил бы сам да привез — вот это было бы по-комсомольски. А то на других заботу сваливаешь. Думаешь, мало у меня и без того всяких хлопот?
— Я бы не просил, если бы сам мог. Знаете же вы…
— Знаю. Но знаю и то, что Синкины не больно еще заслужили перед колхозом. И вообще о дровах для своей избы каждый сам обязан заботиться.
— Сироты же все-таки… Просто по-человечески, без всяких заслуг, разве нельзя помочь?
— Ну-ну, ладно. Сообразим что-нибудь потом. Сейчас некогда.
Бригадир заспешил дальше. А Максим остался, как побитый. Зря он только унижался… Нет, никакое это не унижение! А дров Лане он сам привезет, сразу же съездит, как только ноге станет немного полегче.
Максим не заметил, что невдалеке стоял Тихой, что он слышал весь разговор.
Назавтра чуть свет Тихон отправился к бригадиру, взял лошадь, поехал в лес. Ему не понадобилось долго искать сухостой и место, где удобнее подъехать. Все березовые колки, все черневые, то есть с примесью хвойных деревьев, перелески окрест были ему знакомы до последнего кустика. И хотя снег в лесу лежал уже глубокий, парень утопал в нем выше пояса, это не было для него большой помехой. Он живо повалил две березы-сушины, обрубил сучья, разделал стволы на трехметровые коротыши и нагрузил на сани такой воз, что лошадь еле сдернула его с места.
Ланя снимала в ограде с веревок белье, когда Тихон подъехал к воротам.
— Открывай пошире! — крикнул он.
Ланя махнула рукой, как бы сказав: «Проезжай, не разыгрывай!».
Девушка не верила, что дрова привезли ей. Тихон соскочил с воза, распахнул ворота сам. Взял коня за повод, повел в ограду.
— Раздурился! Где ж ты тут развернешься, как обратно выедешь? Ограда же тесная… — и тут еще не поверила Ланя.
— Велика хитрость! Воз свалю, сани занесу в сторонку — и все, — пояснил Тихон.