Если любишь

Чебаевский Николай Николаевич

К полудню она совершенно измоталась. «Нет, не могу так. Не могу!..» — И вместо того чтобы идти домой обедать, отправилась в правление.

Александра Павловна встретила ее на улице. Женщина сразу приметила настроение Лани, поняла, что разговор предстоит неотложный.

— Я к вам, — начала Ланя на слезах, — хотя не вовремя, обед, но…

Александра Павловна оглянулась на окна конторы: вернуться? Нет, пожалуй, лучше побеседовать дома, наедине.

— Ничего, хорошая беседа доброй еде не помеха! — улыбнулась Александра Павловна.

—

Ой, нехорошая!

— Не пугай, не пугай! Не хочу аппетита лишаться, — продолжала Александра Павловна, стараясь показать Лане, что не расположена вести на улице серьезный разговор, привлекать чье-либо внимание. Но едва вошли в дом, всякая беспечность мигом исчезла с лица Александры Павловны.

— Ну, теперь говори, что стряслось, — обратилась она участливо.

— Снимите меня, Александра Павловна!

Восклицание было столь горестно, что Александра Павловна опять сочла необходимым разрядить атмосферу.

— Я же не фотограф, — пошутила она.

Ланя, однако, не приняла шутки.

— С работы снимите!

— Вот как! Не ожидала… Наоборот, меня уверяли: в телятнике теперь дела идут веселее.

— Да, да, так и было… Может, и теперь бы шло все хорошо, если бы не мое невезение. — Ланя расплакалась. Александра Павловна не успокаивала девушку — пусть поплачет, легче на душе будет. Она лишь спросила:

— Все же из-за чего ты так убиваешься?

— Так Мышка же околела!

— Мышка? Это телочка, с темной челкой на лбу? Та, которую ты подняла на ноги?

Ланя, всхлипывая, рассказала обо всем. Не утаила и того, какие страхи одолевают ее теперь. Александра Павловна слушала внимательно, серьезно. Она не рассердилась на Ланю, как рассердился бригадир, но, вопреки ожиданиям, и не разделила горя девушки.

— Что ж, пала телка — это еще не беда. Важнее, по-моему, другое… — произнесла она с загадочной для Лани удовлетворенностью.

Девушка изумленно уставилась на Александру Павловну.

— Ты смотришь так, словно я загадала тебе невесть какую загадку, — улыбнулась Александра Павловна. — А я довольна, что ты стала настоящим животноводом.

— Я?! — изумление Лани еще больше возросло. — Но я же прошу, чтобы меня сняли…

— Это ты с горя. А раз горюешь — уже хорошо. Когда человеку на все наплевать — вот худо-то! Телка все равно была безнадежно больная.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Здоровье Максима мало-помалу наладилось. Ногу, правда, он еще волочил, но чувствовал себя бодро. Сидеть дома было ему невмоготу.

— Раз учебный год пропал — пойду на работу, — сказал Максим матери.

— Я и сама об этом, Орешек, думала, — вздохнула мать, — только работы подходящей пока нет. В поле и на фермах с больной ногой от тебя толку мало. А в конторе…

— В контору не пойду. Колхозу нужен моторист электростанции. Мотор — дизельный, такой же, как у трактора. А дизель мы в школе изучали, электроприборы — тоже. Справлюсь.

— Что ж, электростанция недалеко, ходить будет нетрудно.

Все бы хорошо, плохо оказалось одно: с Ланей теперь Максим виделся редко. С утра до вечера она была на ферме, а вечерами занят Максим.

Но и это бы не беда. Редкие встречи — они еще дороже, больше приносят радости, если ничто не омрачает их. У Максима же появились серьезные основания для тревоги: к Лане зачастил Тихон. В те часы, когда Максим дежурил на электростанции, Тихон каждый вечер наведывался к Синкиным. Он не был навязчивым, не пытался ухаживать за Ланей. Возвращается с охоты, встретит на улице Дору с Дашуткой, покажет им зайчонка или косача, белку или куропатку — девчушки, конечно, затащат в дом, чтобы как следует рассмотреть птицу или зверушку до ноготка, до перышка. А окажется дома Ланя — Тихон поневоле засидится у Синкиных. Как уйдешь сразу, если Лане хочется узнать, что творится в школе, а его все до мелочей интересует на ферме? Но так вот, «попутно», Тихон заходил все же довольно редко. Гораздо чаще он наведывался вдвоем с Шурой.

Шура не скрывала от подружки, что Тихон снится ей по ночам, что она мечтает взбаламутить его равнодушное сердце. И Ланя не видела никакой беды в том, что Тихон навещает ее, тем более с Шурой. Даже считала: помогает сближению своих друзей — Шуры и Тихона.

То, что Максим стал заходить реже и при встречах держался все отчужденнее, причиняло боль Лане. Но она не догадывалась о подлинных причинах.

Однажды вечером Тихон провожал Ланю из кино (Шура осталась в клубе на спевке). Неожиданно он обнял ее.

— Ты что, в уме? — запоздало оттолкнула его Ланя.

— Без ума! Втюрился без памяти! — грубовато, но жарко произнес парень. Ланя прижалась спиной к калитке, молча уставилась на парня, словно на какое-то страшилище. Лишь погодя, немного опомнясь, потребовала:

— Замолчи! Замолчи сейчас же!..

— Я и так молчу, — усмехнулся Тихон.

— Никогда, никогда больше не говори!

— Я ж не немой…

— Такого не говори.

Тихон постоял, сбычившись, потом глянул глаза в глаза, сказал прерывисто:

— Не могу я этого не говорить! Само наружу рвется.

— Тогда я слушать не буду.

Ланя повернула кольцо калитки и, будто спасаясь от огня, бросилась во двор. Она боялась, что Тихон кинется за ней следом и, забежав в сенки, поспешила прикрыть двери на задвижку. Но Тихон стоял истуканом у калитки. Наконец, встряхнувшись, отправился прочь.

«Обиделся… Теперь уж больше не придет и никогда такого не скажет», — облегченно вздохнула Ланя.

Тихон действительно ни разу больше не заглядывал в дом к Синкиным. Но отнюдь не одумался, не примолк, а стал еще упорнее твердить свое. Перехватит девушку ранним утром или поздним вечером по дороге на ферму и начнет с мольбой: