Если суждено погибнуть
Шрифт:
Через несколько минут поручик впрыгнул в телегу, следом за ним проворно забрался дедок в рубахе, к которой была прицеплена медаль, и под колесами загудела, заколыхалась дорога.
— Вы же, поручик, собирались ехать на другой подводе, — неожиданно капризно произнесла Варя.
— Варюша, места мне на другой подводе не нашлось, все забито, — проговорил искренним тоном поручик, прижав руку к груди, — как в последнем поезде, идущем из оккупированного города на свободу.
Когда было необходимо, поручик умел изъясняться —цветисто — вон какую словесную вязь сплел...
— Ай-ай-ай, поручик, — укоризненно произнесла
— Меня зовут Сашей, — сказал Павлов, — Александром Александровичем, если полно. — Он почувствовал, что молчать сейчас никак нельзя, молчание будет непонятно для этой привлекательной девушки, Да и долгая дорога в разговоре не будет казаться такой долгой.
— Александр Александрович... В этом есть что-то немецкое. У нас сосед был, Александр Александрович Репер, земский врач. Немец.
— Каппель — тоже немец. Так все говорят... Но на фронте немцев бил почище всякого русского.
— Владимир Оскарович — это особая статья.
— Просто это человек чести.
По небу вдруг понесся длинный желтый хвост и угас, родив в душе тревогу.
— Видели? — спросила Варя.
— Человек умер, чья-то жизнь кончилась, — с печальными нотками в голосе провозгласил Павлов, — яркий был человек, потому и след на небе был такой яркий.
— Скажите, Александр Александрович, вы верите в колдовство?
— Меня Сашей зовут, Са-шей, — мягко поправил Павлов.
— Извините, Александр Александрович.
— Всегда так получается, — поручик весело помотал головой, — все почему-то зовут меня по имени-отчеству. Даже капитан Вырыпаев.
— Это который артиллерист?
— Он самый.
— У вас много орденов, потому, наверное, и величают по имени-отчеству.
— В колдовство я верю. У меня отец как-то ехал по лесной дороге, задумался и не заметил, как конем толкнул старичка. Невесть откуда взялся этот старичок — только что не было его, и вдруг появился. Старичок зло посмотрел на отца и сказал: «Ну, погоди, ты меня еще попомнишь!» С этого дня отцу стали отказывать ноги. Чем дальше, тем хуже. И к врачам его возили, и к бабушкам-знахаркам, и на курорт в Баден-Баден — все бесполезно. Никто не мог понять, в чем дело. Тогда отцу сказали, что под Мценском, в леске живет один старик, который не только тех, кто не ходят — даже переставших ползать, и то ставит на ноги. Повезли отца к этому старику. Долго везли, сам отец уже передвигался еле-еле, на костылях. Подъехали к домику в лесу, а хозяин уже стоит в дверях, ждет. И к отцу по имени-отчеству: «Заходите, — говорит, — Александр Николаевич», — хотя раньше они никогда не виделись. Отец сполз с телеги, а старик ему: «Иди-ка, Александр Николаевич, для начала в баньку, я, пока ты ехал ко мне, специально ее истопил, попарься часик и — ко мне в дом. Я жду тебя». Отец, значит, попарился, потом перебрался на костылях в дом, а старик сидит там за столом и держит в руках зеркало. Перед зеркалом лежит полотенце, на полотенце — нож...
Под колесами телеги что-то ухнуло, телега вдруг стремительно понеслась вниз. Еропкин с криком придержал вожжи, поручик встревоженно привстал в подводе:
— Что случилось?
— Овраг. Оврагов тут уйма, но мы все их благополучно обошли, а этот — главный — обойти никак нельзя, объездной дороги нет. Вот и ухнул в преисподнюю. Тьфу!
— В преисподнюю? — Павлов усмехнулся.
— И что было дальше? — заинтересованно спросила Варя у поручика. Она и боялась этого рассказа, но одновременно ей хотелось узнать, что было дальше, вылечился ли отец поручика? — Колдуны — это бр-р-р! Их все опасаются.
— Старик повернул к отцу зеркало и сказал: «Смотри. Вот причина твоей болезни!» Отец глянул в зеркало, а там — тот самый лесовичок, которого он случайно задел конем.
— Надо же! — громко выдохнула Варя. Ей сделалось страшно.
Грохотал под колесами твердый пыльный проселок, над головами людей качались звезды, ночь была черна, колдовски глубока. Где-то невдалеке послышался вой волка.
— Неужто волк? — неверяще прошептала Варя.
— Он самый, — подтвердил старик, придержал захрапевшего коня.
— Что было дальше? — поежившись, спросила Варя.
— Дед этот, значит, и говорит отцу: «Ты можешь убить этого лесовика — возьми нож и ударь прямо в зеркало. Он умрет, а ты излечишься от болезни». Отец отказался. Дед в ответ только вздохнул да затылок себе пальцем почесал. Сказал: «Ладно! Вылечить мне тебя, Александр Николаевич, будет в таком разе, конечно, труднее, но я попробую». Два месяца он лечил моего отца, на звезды заговоры делал, на луну, на молодой месяц — по-всякому, словом, припарки готовил на ноги, на поясницу клал, золой кормил и — вылечил.
Варя снова зябко поежилась:
— Боюсь я колдунов.
— Казаки на Дону специально шашки себе заговаривали, чтобы те не тупились, если попадался колдун.
— А у немцев колдуны есть?
— Конечно. Колдуны даже в Африке есть.
За первым оврагом последовал второй — такой же глубокий, сырой. Старик Еропкин выругался:
— Видать, в темноте я малость промахнулся, мать честная! Надо бы чуть правее взять, ближе к Волге, там никаких оврагов нет, а мы спрямили дорогу — вот и кувыркаемся.
Одна телега действительно закувыркалась, но ее быстро подняли, поставили на колеса. Проверили ноги у лошади — не переломала ли? — и двинулись дальше. Варя под шумок, под досадливый говор людей и веселое перемигивание звезд уснула.
Целый караван телег, наполненных вооруженными людьми, двигался по берегу Волги на север. Ни один разъезд красных не встретился им по дороге, словно армии Тухачевского не существовало.
Может, так оно и было?
Утром Каппель вошел в Симбирск. Улицы, вызолоченные ярким солнечным светом, были пустынны, в городе даже не лаяли собаки, словно муравьевцы, пока властвовали, выловили их всех до единой. Кто знает, может, так оно и было — ведь у Муравьева на службе находилась китайская рота Сен Фуяна, а китайцы, как и корейцы — большие доки по части собачатины. Вот в городе и не осталось ни одного тузика.
Каппель сузившимися, каким-то враждебными глазами осмотрел улицу, на которой остановился штабной эскадрон.
— Не люблю таких городов. Всякая тишина обладает зловещими свойствами и враждебна человеку.
На соборной площади лежали двое убитых красноармейцев — погибли ночью. Каппель приказал коротко:
— Похоронить!
В кадетском училище, в комнате номер четыре, с пола даже не стерли кровь убитого Муравьева, она въелась в старые нециклеванные доски, почернела и перестала походить на кровь — будто бы темную краску пролили...