Если суждено погибнуть
Шрифт:
В ту же секунду на крыше оглушающе резко, с металлическим отзвоном заработал пулемет, на соседней крыше отрывисто, как-то по-собачьи застучал другой.
Павлов снова втянул в грудь воздух, оглянулся на своих людей и махнул рукой:
— Вперед!
Когда они подбежали к завалу, живых там почти не было, пулеметы искрошили буквально всех. Павлов взметнулся на верх завала, перемахнул через железную погнутую бочку, спрыгнул вниз:
— За мной!
Пулеметы перенесли огонь в глубину улицы, где виднелось темное здание с широким — двухстворчатым — парадным подъездом; пули с треском прошлись по широкому каменному крыльцу и, искрясь ярко, разлетелись в разные стороны,
Несмотря на пляску пуль, визг и опасность, на крыльцо из дома выскочили несколько человек, попали под очередь и свалились на ступени. Даже в темноте было видно, как задергались их тела; один из латышей, опираясь на винтовку, попробовал подняться, но пуля выбила из его рук винтовку, и он вновь упал на ступени.
Павлов, увлекая за собой людей, понесся вдоль улицы к зданию, украшенному роскошным крыльцом, увидел ствол винтовки, направленный на него из-под груды тел, валявшихся на ступенях, выстрелил, целя в раненого латыша, стремившегося отрезать его, не попал, выстрелил еще раз. Латыш выстрелил ответно. Оба выстрела — мимо. Очередной пулей поручик заставил латыша бросить винтовку.
До крыльца оставалось несколько метров, когда из двери опять выбежали люди, выставили перед собой стволы винтовок. Павлов отпрыгнул в сторону, на лету несколько раз саданул из маузера — ударил удачно: свалил двух латышей. Один из них взмахнул руками и распластался, будто птица, спиной навалился на своих товарищей и, накрыв их, вогнал назад в помещение.
Дверь закрылась вновь.
Полурота поручика Павлова за несколько минут окружила громоздкое здание, кто-то бросил в приотворенное окно брикет тола, похожий на кусок хозяйственного мыла с торчащим из боковины шнурком запала.
Внутри здания рванул взрыв.
— Отставить динамит! — закричал Павлов. — Так мы половину Казани спалим.
Из окна высунулся винтовочный ствол, раздался выстрел. Мимо! Выстрел был неприцельным.
Двери здания вновь распахнулись, на улицу опять вывалились люди — это были латышские стрелки. Спустя мгновение все они погибли под штыками ижевцев — хмурые заводские работяги предпочитали не стрелять, а действовать штыками.
— Правильно! — крикнул им ободряюще Павлов. — Еще Суворов говорил: «Пуля — дура, а штык — молодец!».
Перед ним мелькнуло и исчезло лицо Дремова. Поручик, если честно, побаивался за ижевцев — как-то они себя поведут? В боях-то ведь еще не были... Ижевцы повели себя так, как надо, бились упрямо. Пулеметчик Дремов, оставив «швейную машинку» на второго номера, появлялся то в одном месте, то в другом, проворно орудовал штыком, ощерив зубы, бил, колол. В драке его кто-то зацепил, и лицо у Дремова было залито кровью.
Уже в самом здании, в вязкой продыми на Павлова прыгнул дюжий латыш, перебинтованный грязной марлей, косо державшейся у него на голове, с белыми слезящимися глазами и ртом, распахнутым в тихом яростном рычании. Латыш ткнул в Павлова штыком, поручик увернулся, навскидку выстрелил в нападавшего из маузера, но выстрела не последовало — раздался отчетливый пустой щелчок... Странное дело, но Павлов услышал его в вязком засасывающем грохоте, в дыму, в стрельбе н криках. Латыш щелчок этот тоже засек и в радостной широкой улыбке показал поручику зубы — крупные, крепкие, перекусившие на берегу Балтийского моря хребет не одной рыбине — и, сделав ловкое движение винтовкой, снова ткнул в Павлова штыком. Движение было коротким, резким, латыш знал, что делал, — видно, не раз ходил в штыковые атаки, впрочем, он понял, что противник у него тоже опытный, взять просто так не удастся, и оказавшийся перед ним офицер тоже
Латыш стремительно подвернул головку предохранителя, ставя оружие на боевой взвод, и вскинул трехлинейку. Нажал на спусковой крючок. Латышу не повезло так же, как и Павлову. Вместо выстрела раздался металлический щелчок. Поручика словно что-то полоснуло по горлу, он неожиданно для себя торжествующе рассмеялся и, запоздало уходя от выстрела, отпрыгнул в сторону. Если бы выстрел все-таки прозвучал, он точно снес бы Павлову половину головы.
Шансы хоть и были равны — у латыша имелся штык, да и самой винтовкой можно орудовать как дубиной, поручик этот бой не думал проигрывать. Запоздало он ощутил страх — тот самый сдавливающий тисками душу страх, который должен был прийти к нему, когда латыш нажимал на спусковой крючок винтовки, но тогда страха не было — появился сейчас, несколько мгновений спустя. Уворачиваясь от удара штыком, Павлов сделал еще один прыжок, ухватил латыша за рукав и рванул его на себя. Ему важно было выбить из рук противника винтовку. Латыш пошатнулся, выкрикнул что-то непонятное, воронье, картавое, Павлов снова рванул его за рукав.
Латыш оказался мужиком сильным, очень сильным, тем не менее Павлов ухватился одной рукой за винтовку — удалось сделать то, к чему он стремился, — дернул трехлинейку, но попытка оказалась тщетной, — лицо латыша оказалось рядом с лицом поручика. Латыш дохнул на него густым чесночным запахом — когда вечерял, видно, хорошо заел все, что было отправлено в желудок, чесноком, у Павлова от этого крутого духа даже глаза заслезились, в голове что-то помутнело, захотелось откусить латышу нос, он подавляя в себе это людоедское желание и вторично дернул винтовку на себя.
Пальцы у латыша были железными, и тогда Павлов, вдруг вспомнив, что в правой руке держит маузер, ударял противника рукояткой в лоб.
У того от боли завращались в разные стороны глаза, делаясь совершенно прозрачными, латыш замычал нечленораздельно, но за винтовку продолжал держаться по-прежнему крепко. Поручик еще раз ударил противника рукоятью маузера в лоб, вложив в удар всю силу, что у него имелась. Такой удар наверняка запросто мог уложить на землю теленка, даже корова и та задрала бы вверх копыта, а латыш вновь устоял на ногах и винтовку в руках держал крепко.
— Отдай винтовку! — неожиданно рявкнул на него поручик.
Вместо ответа латыш отрицательно мотнул головой.
Откуда-то сбоку, как заметил Павлов, на странной замедленной скорости, словно собирался разбегаться, в пространство между противниками вполз испачканный кровью Дремов, он обошел поручика, ткнул концом винтовки в латыша, и тот, захрипев обессиленно, предсмертно, начал оседать на колени. Дремов вышиб дух из него одним ударом.
Дремов с силой рванул винтовку к себе, послышался костный хруст — Павлов только сейчас увидел, что ижевец вогнал в противника штык целиком, по самую пятку.
— Спасибо, — задавленно просипел Павлов, — чуть меня этот трескоед не отправил на тот свет...
Он нырнул за колонну, отщелкнул обойму, тряхнул маузером, выбивая ее из металлического короба, — обойма вывалилась вместе со струйкой дыма, поспешно расстегнул на поясе «кошелек», извлек из него запасной магазин.
Маузер этот был утяжеленный, «долгоиграющий», шестнадцатизарядный; освободившуюся обойму Павлов сунул к себе в карман, поспешно загнал в маузер новый магазин.
— Еще раз спасибо, — пробормотал он благодарно, тряхнул ижевца за плечо, — если бы не ты, лежал бы я сейчас на земле, башмаки сушил...