Если суждено погибнуть
Шрифт:
— А чего говорить, господин хороший? — не оробел тот. — Спрашивай.
— Много вас тут, краснюков, сидит по теплым углам?
— Человек триста.
— Артиллерия есть?
— Три легких пушки. Без снарядов. У анархистов пушки тоже есть. Две, кажись. Также без снарядов. — Длинноносый старался говорить спокойно, с достоинством, но мелкая дрожь, то возникавшая в его голосе, то исчезавшая, выдавала его: боится длинноносый за свою жизнь.
Павлов удивленно приподнял бровь:
— Что, у вас тут еще и анархисты водятся?
— Да. Матросы с Балтики. Целый отряд.
—
— На поясах висят бомбы. По две штуки у каждого,
— Бомбы — это отличительный знак каждого монархиста, — удовлетворенно произнес Павлов. — Нам эти бомбы здорово пригодятся. — Поручик приподнялся над кустом, огляделся. — А где, говоришь, командиры ночуют?
— Тот, который «анархия — мать порядка» — у купца первой гильдии Елистратова. Самый богатый дом в городе. Наш командир товарищ Юхновский — у священника.
— Красный командир — и у попа? — неверяще произнес Павлов.
— Да, — подтвердил длинноносый. — Товарищ Юхновский — из бывших семинаристов, так что это дело ему очень даже знакомо.
— Чудеса, — Павлов покрутил головой, засмеялся, в следующий миг сделался строгим, — выходит, у большевиков так же, как и у нас, всякой твари по паре имеется. — Он поманил к себе Дремова: — Давай-ка, ижевец, с докладом к полковнику. На словах ему расскажешь, что видел, что слышал, а я ему еще маленькую записочку нарисую.
— А вы... без меня?..
— Мы здесь, в засаде останемся, будем ждать начала атаки. Как только атака начнется, поднимемся, ударим изнутри.
— Жаль, пулемета нету, — оценивающе сощурив глаза, произнес Дремов; он по обстоятельной своей, рабочей натуре прикидывал, что же может быть дальше, и прикидкой остался доволен. — С пулеметом тут можно много чего накрошить,
— Кто же ходит в разведку с пулеметом, Дремов? — Поручик расправил на коленке листок бумаги, подложил под него обломок доски, валявшийся под ногами, торопливо набросал несколько слов, сложил записку вчетверо. — Это передай Синюкову.
— М-да, пулемет бы, — озабоченно крякнул Дремов, он продолжал гнуть свое, упрямый был человек, — совсем другой сложился бы разговор.
— Насчет пулемета еще не все потеряно, — весело сказал Павлов; тон его был такой, что Дремов понял; пулемет поручик обязательно достанет — человек он удачливый и лихой, любит испытывать судьбу и побеждать.
— Может, я останусь? — просительно произнес, глядя на поручика, Дремов, который очень пожалел, что ему надо отправляться с разведдонесением к полковнику.
— Приказы в армии даются для того, чтобы их выполнять. — Павлов повысил голос и сделал рукой красноречивое движение — так обычно подвыпивший посетитель отбивается от ресторанного служки, по ошибке навязывающего ему чужое пальто. — Быстрее к полковнику и — пулей назад! — Поручик увидел, как изменилось и сделалось темным лицо Дремова, примиряюще тронул его за плечо: — Так надо.
Дремов кивнул и зашагал через мост на ту сторону берега, гулко опечатывая сапогами деревянный настил —
Время четкого деления на своих и чужих, по погонам и прочим знакам отличия еще не наступило. Павлов, проводив ижевца взглядом, выругал самого себя: пожалуй, он резок был в обращении с Дремовым. Это дело надо будет обязательно поправить...
Оглянется Дремов или нет? Оглянется или нет?
Дремов не оглянулся.
Вверху, на взгорбке, послышался веселый голос, и по крутой тропке, в нескольких местах специально перечеркнутой ступенями, к самой воде скатился простоватый паренек в штанах, подвернутых до колен, — очередной раколов.
Увидев поручика и хмурых людей с винтовками, парень открыл рот в нехорошем изумлении, изо рта у него выпрыгнул округлый и одновременно какой-то подавленный звук — то ли стон, то ли возглас:
— Оп!
— Вот именно — оп! — сказал ему Павлов. — Откуда идешь?
— Из штаба, — простодушно ответил паренек.
— И чем же занят сейчас штаб?
— Спит.
— Милое дело, — похвалил Павлов. — Покажи, где он находится? — Увидев, что лицо у парня сделалось налимьим, губы вытянулись, стали плоскими, плотно прилипли друг к другу, словно их намазали клеем, а потом что было силы придавили, предупредил: — Молчать не рекомендую. Где находится штаб, я узнаю и без тебя, а вот ты себе только хуже сделаешь. Разумеешь?
— Разумею, — сказал паренек, двигая из стороны в сторону плоскими губами. — Штаб находится на втором этаже лавки «Москательные товары».
— Народу там много?
— Человек пятнадцать. Все спят.
— А где штаб анархистов?
— Анархисты тоже спят. Вчера перепили первача — реквизировали у одной городской ведьмы, — нажрались так, что даже уши у них были мокрыми.
— Мокрые уши — это образно. Ты, брат, — поэт!
— Поэт, ага. — Парень раздвинул в улыбке плоские губы. — В гимназии писал стихи. Их хвалил даже сам инспектор. — Он потупился, на лбу у него заблистали мелкие искристые бисеринки. Поручик заметил, что в глубоких темных глазах паренька шевельнулось и застыло что-то мелкое, тугое, будто резина, еще более темное. — Что вы со мной сделаете?
— С тобой? Отпустим. Их тоже отпустим, — Павлов перевел взгляд на кучку пленных, сгрудившихся под дальним кустом. — Как только займем городок — сразу отпустим. А Юхновский... он все еще у попа? Там ночует?
— Юхновского на месте нету. Ночью вызвали в штаб армии.
— Кто остался вместо него?
— Чеченец один, лютый, как зверь.
— Как фамилия?
— Казыдоев.
— Странная какая фамилия. Ни чеченская, ни русская, ни татарская, ни персидская — никакая, словом. Где он сейчас находится, чеченец этот?