Если ты останешься
Шрифт:
Я смотрю на него, у него грубый жесткий взгляд на лице, очень отличающийся от взгляда хорошего бармена, которым он был секунду назад. Но я его понимаю. Он защищает Милу, и я должен уважать это. Я киваю.
— Я постараюсь.
Тони кивает, вытирая полотенцем рюмку.
— Сделай это.
Мила появляется рядом со мной, нарушая внезапное напряжение.
— Привет, — шепчет она, и кладет свою тонкую руку на мое плечо. Я пытаюсь побороть в себе желание посадить ее на себя и поцеловать. Это все моя странная тяга. Но она, кажется, пробуждает
— Привет, — отвечаю я. — Ты готова к нашему свиданию?
Она снова улыбается.
— Абсолютно. Почему бы нам не заказать еды перед тем, как кухня закроется, и затем мы откроем бутылку вина. Я покажу тебе лучший столик в доме.
Она хватает меня за руку и ведет через тихую столовую за еще более тихий столик на двоих у окна. Вся задняя часть ресторана выходит окнами на озеро, которое видно через окна.
Слева я вижу итальянский дворик, который, по-моему, используется для обедов в летние месяцы.
Слишком холодно, чтобы есть там сейчас.
— Так будет хорошо, месье? — спрашивает Мила с улыбкой и преувеличенным акцентом. Я улыбаюсь.
— Французский? Я думал, что это был какой-то необычный итальянский.
Она хихикает, вручая мне меню, когда я сажусь. Я улавливаю намек ее духов, когда она движется, и вдыхаю их.
Она пахнет как небо, так же, как ее рот на вкус.
— Мы не стремимся быть необычными. Мы стремимся, чтобы это было подлинное итальянское место. Мы просто сделали кучу ремонта прошлым летом, чтобы улучшить атмосферу и постараться вызвать ощущение, что ты находишься в Италии.
Я смотрю на грубую штукатурку стен итальянского искусства, — деревенский шарм. Кажется, как будто мы сидим в столовой старого мира. Поэтому я говорю ей, что и она сверкает. Судя по всему, это именно то, что они хотели.
— Я буду лазанью, — говорю я ей. — Она здесь хороша?
Она смотрит на меня.
— Здесь все блюда хороши. Убедись в этом, чтобы рассказать всем своим друзьям.
Я смеюсь.
— У меня их не так много. Но я постараюсь для твоего ресторана, для тебя в любом случае. Как ты относишься к более грубому типу толпы?
Мила кидает мне сухой взгляд и уносится, предположительно для того, чтобы сделать заказ еды. Она приходит через минуту с бутылкой вина, и садится на стул напротив меня. Огни свечей, мерцающих на нашем столе, бросают мягкий свет на ее лицо.
— Вино? — спрашивает она, наливая мне в стакан красную жидкость. Я киваю, и это хорошо, потому что оно уже льется.
— Спасибо, — говорю я. — Чудесная ночь, не правда ли?
Я гляжу из окна на озеро, спокойное, и темное ночью. Мила следует за моим взглядом.
— Я люблю озеро, — говорит она мне тихо. — Я знаю, что большинству людей, живущих здесь, оно нравится, но я, на самом деле, люблю его. Это так утешительно. Оно всегда одинаковое, независимо от того, какие изменения происходят в моей жизни.
Я смотрю на нее, потому что чувствую себя точно так же. Это одна из причин, почему я,
Мила смотрит на меня, ее взгляд задумчив. Только теперь я замечаю, что глаза у нее самого мягкого оттенка зеленого, почти как нефрит.
— Расскажите мне о себе, — тихо просит она, когда пьет свое вино. Ее пальцы поглаживают бокал, и я понимаю, что ревную его. Я также замечаю, что на ее средний палец надето темно-красное кольцо, такого же оттенка, как вино. Я перевожу дыхание.
— Ну, мое имя — Пакс Александр Тейт. Ты знаешь, где я сейчас живу, но ты, наверное, не знаешь, что я вырос в Коннектикуте, и мы переехали в Чикаго, когда мне было семь лет. Мой отец до сих пор там. Он главный адвокат в городе. Но я переехал сюда несколько лет назад. Я люблю озера, как и ты. Я люблю тишину и одиночество. Я не самый социальный человек, и я знал, что люди в городе используют озеро для того, чтобы оставить других людей в покое. Местные жители знают, что иногда люди приходят сюда именно по этой причине, чтобы быть в одиночестве, вдали от шумного города. Вот почему я решил поселиться в Анджэл Бэй.
Мила ободряюще улыбается, как будто знает, как трудно мне говорить о себе. И, честно говоря, я не знаю, почему это так. То, что я делаю прямо сейчас, называют фактами. Это не так, когда я погружаюсь во что-то личное.
— А что с твоей мамой? — спрашивает она любопытно. — Твои родители развелись? Почему вы переехали в Чикаго?
И теперь мы ступили на очень личную территорию. Я снова вдыхаю и понимаю, что моя рука плотно сжимает моё бедро. Я расслабляю пальцы. Это просто разговор. Ничего страшного.
— Мама умерла много лет назад. Когда мне было семь лет. Папа и я переехали в Чикаго, чтобы избавиться от воспоминаний.
Мила застывает, ее прекрасные зеленые глаза приклеены ко мне.
— Я... Я... Я не знала этого, — бормочет она, наконец-то. — Мне очень жаль. В больнице, когда я рассказала тебе о своих родителях, ты мне ничего не сказал.
Я смотрю на нее.
— Я знаю. Обычно я не говорю об этом.
— Она была больна? — спрашивает Мила. — У тебя была возможность попрощаться с ней? Я думаю, что это было самым худшим, когда умерли мои родители. У меня не было возможности попрощаться с ними. Это было так неожиданно. Так шокирующе. Шок — вот это было самым худшим.
Я пытаюсь вспомнить, когда моя мама умерла, и, как всегда, не могу. У меня большой пробел. Единственная вещь, которую я когда-либо видел, стараясь думать об этом, — это кучу невнятной белизны. Никаких воспоминаний.
— Ты когда-нибудь помнила вещи по цветам? — спрашиваю я ее бесцеремонно. — Смотри, из-за того, что был маленьким, я, видимо, перекрыл все воспоминания о смерти моей матери. Она внезапно умерла в автокатастрофе, как и твои родители. Но я ничего не помню об этом. Думая об этом, я вижу только много белизны, почти, как пустой экран.