Если завтра не наступит
Шрифт:
В Тамариных висках застучали молоточки, отбивающие все убыстряющийся и убыстряющийся тревожный ритм. В животе стало холодно, а в груди образовалась сосущая пустота, словно при падении в пропасть. Тамара разлепила губы, но не сумела выдавить из себя ни звука. А Черный Полковник Сосо Тутахашвили, наблюдающий за ней, язвительно улыбался, и он действительно был весь черный, превратившись в смутный силуэт на фоне окна.
Когда наконец Тамара обрела дар речи, ее тону позавидовала бы даже
– Какое мне дело до русских шпионов? – произнесла она, презрительно кривя губы.
Ладони ее стиснутых в кулаки рук горели, словно в них впились не собственные ногти, а ядовитые колючки, но она этого не замечала. Не замечал этого и Тутахашвили, все внимание которого сосредоточилось на лице журналистки. Его разочаровала ее реакция. На какой-то миг ему показалось, что Тамара готова сообщить нечто важное, но внезапно это впечатление оказалось обманчивым.
– Хочешь сказать, что ты не знакома с Бондарем? – нажал Тутахашвили, следуя профессиональной привычке не верить никому и никогда.
– Бондарь? – хмыкнула Тамара. – Спросили бы меня лучше о Джеймсе Бонде. О нем я и то знаю больше.
– Джеймс Бонд, ха! Именно так его и называют.
– Кто?
– Наши американские друзья, – ответил Тутахашвили, на лице которого проступила гримаса неудовольствия.
– У меня нет друзей среди американцев, – отрезала Тамара. – Нет и быть не может. После того, что они сотворили с моей родиной…
– А как ты относишься к русским?
– По-разному.
Овладевшая собой Тамара посмотрела на свои ногти, один из которых надломился во время критического момента. Ну и бог с ним. Главное, что она сама не сломалась, не выдала ни себя, ни Женю.
– Правильно делаешь, что не отпираешься, – произнес Тутахашвили елейным тоном, плохо вяжущимся с ледяным выражением его глаз. – Я умею ценить искренность и никогда не наказываю людей за правду. Оступившихся, но раскаявшихся следует прощать.
– Мне не в чем раскаиваться, – сердито сказала Тамара.
– Хочется верить. С кем ты общалась вчера вечером в редакции?
– Я должна перечислить всех?
– Нет, – усмехнулся Тутахашвили. – Меня интересует только тот человек, который приходил в редакцию вчера вечером. Кто он? О чем вы беседовали?
Прекрасно понимая, что отпираться бесполезно, Тамара пожала плечами:
– Так, о всякой ерунде. Это был мужчина лет тридцати. Он представился московским журналистом, но своего имени не назвал.
– Странно. Почему же ты не спросила?
– Мне не до того было. В газете сейчас настоящий аврал, сами знаете. – Тамара не удержалась от ядовитого сарказма: – Гоги вас наверняка проинформировал.
– Как и о визите анонимного журналиста, – подтвердил кивком Тутахашвили. – Странная история. Насколько я помню, ты придерживаешься высоких моральных принципов, и вдруг запросто общаешься с незнакомым мужчиной, который даже не пожелал представиться.
– А если он мне понравился? – вызывающе прищурилась Тамара. – Если он в моем вкусе?
– В компетенцию моего ведомства входит все, буквально все, – напыжился Тутахашвили. – Что касается журналиста, то он действительно видный мужчина. Между прочим, описание его внешности полностью совпадает с портретом Евгения Бондаря, о котором я тебе говорил. Как ты объяснишь это?
«Хороший вопрос, – мрачно подумала Тамара. – Как я могу объяснить это? Да никак не могу, потому что не имею права. Хорошо еще, что Женя отшиб память нашему редакционному хорьку Гоги, не то беседа с полковником проходила бы не в лимузине, а в жандармерии, где выкручиваться и юлить значительно сложнее».
– В общем, так, – медленно произнесла она, изображая внутреннее колебание. – Вижу, что вы все равно от меня не отвяжетесь, поэтому скажу правду. Мужчина, о котором идет речь, встретил меня на улице, когда я шла на работу. Назвался он Андреем, а не Женей, фамилию я, естественно, не спросила.
– Естественно, – ухмыльнулся Тутахашвили. – Но не для вдовы, недавно схоронившей мужа и дочь.
– Я устала быть одна, – глухо сказала Тамара, переплетя пальцы столь замысловатым образом, что разъединить их стало задачей достаточно сложной. – Андрей мне понравился. Он спросил, где я работаю, и я ему сказала. Вечером он заявился в редакцию, но мое отношение к нему изменилось.
– Почему?
– Он был пьян. Говорил пошлости. Короче, я ему отказала.
– А мне? – спросил Тутахашвили, не убирая улыбки, змеящейся на его губах. Тамара инстинктивно отстранилась, чувствуя себя так, словно ее заперли в клетке с удавом. Сытый и даже вроде бы благодушный, он не переставал быть опасным и беспощадным.
– Мне ты тоже откажешь? – резвился Тутахашвили, наслаждаясь беспомощностью жертвы, забившейся в угол.
– Да! – выкрикнула Тамара в его приблизившееся лицо. – Да, да!
– Только без истерик. Я не собираюсь тебя насиловать, глупая. Ты сама попросишься ко мне в постель.
– Не дождешься!
– Как знать, как знать. – Улыбка сползла с лица Тутахашвили, сменившись равнодушным, почти сонным выражением. – Но сейчас речь не об этом, – произнес он. – Пока что… – эти слова были подчеркнуты особо, – пока что у меня к тебе чисто деловое предложение.
– Я слушаю, – сказала Тамара, продолжая прижиматься к дверце «ЗИЛа».
– Хочешь заработать тысячу долларов?
– Допустим. Но если это…
– За профессиональные, а не за сексуальные услуги, – перебил Тамару Тутахашвили. – Я хочу заказать тебе статью. Так, даже не статью, а статеечку.
– Новый некролог? – предположила она.
– Нет, речь идет о живом человеке… Пока живом, – многозначительно уточнил Тутахашвили.
Молоточки вновь ожили в Тамариной голове, но на сей раз они были развернуты к вискам острыми концами, причиняя не только неудобство, но и боль.
– Не понимаю. – Собственный голос показался ей чужим и незнакомым.