Если завтра не наступит
Шрифт:
– Если вы забыли, то я напомню, – произнес он предательски дрогнувшим голосом. – Снаружи меня дожидается такси. Разрешите пройти.
Падалица сделал порывистое движение в сторону двери, но вынужден был остановиться, поскольку Гванидзе не сдвинулся с места. Сверля гостя мрачным взглядом, он осклабился:
– Не разрешаю. Во дворе тебе делать нечего, адывакат. Такси там нет.
– Как нет?
Потрясенный Падалица оглянулся на безмолвствующую Веронику, словно надеясь на поддержку с ее стороны. Вид у нее был нетрезвый и несчастный. Встретившись взглядом с Падалицей, она поспешила потупиться. Зато Гванидзе улыбнулся
– Таксист уехал, – пояснил он.
– Почему уехал? – воскликнул Падалица. – Я его не отпускал! Я с ним не расплатился!
– С ним расплатился я. Дал Аре пятьдесят баксов и сказал, что мой дорогой гость остается обедать. Ты ведь остаешься, Генрих Падылович?
– Нет! – это походило на вопль отчаяния.
– Остаешься, – уверенно возразил Гванидзе, вытряхивая из рукава узкую никелированную полоску стали.
Скальпель?
Скальпель…
Не веря своим глазам, Падалица снова обернулся. Вероника с расширившимися от ужаса глазами и руками, поднесенными ко рту, пятилась в глубь комнаты. С комода, об который она ударилась бедром, упала статуэтка. Резкий звук вывел Падалицу из оцепенения. Уставившись на приближающегося Гванидзе, он отшвырнул портфель и выхватил из кармана мобильник:
– Еще шаг, и я звоню в милицию.
– В Грузии нет милиции… – Взмахнув скальпелем, Гванидзе уточнил: – Тут полиция, на западный манер.
– А! – закричал Падалица, роняя телефон. – А! А!
Пальцы, по которым прошлось острое лезвие, разжались сами собой. Один из них повис на лоскуте кожи. Из глубокого пореза хлестала кровь.
– Что же ты не звонишь? – осведомился Гванидзе, делая новый выпад. – Ты звони, раз собрался.
– А!
Схватившийся за пронзенную шею, Падалица никак не хотел верить, что это происходит с ним наяву. Отняв липкую ладонь от раны, он попытался заслониться, но – вж-жик: скальпель, превратившийся в сверкающую дугу, рассек руку, как шляпку перезрелого гриба.
Гванидзе, ноздри которого раздулись от запаха крови, чиркнул лезвием по второй руке завизжавшего Падалицы. Наступил на упавшие очки. Пнул телефонную трубку. Перехватил метнувшуюся к двери Веронику и толкнул ее обратно с такой небрежной легкостью, будто имел дело не с женщиной, а с ворохом тряпья.
– Представление только начинается, – провозгласил он. – Генрих Падылович не соврал, когда сказал, что я содрал кожу с лица одной журналистки. Но это не вся правда. – Забравшись на стол, за которым укрылся истекающий кровью Падалица, Гванидзе замер, готовясь к прыжку. – Правда заключается в том, что я поступал так почти со всеми пленниками. Сейчас вы оба убедитесь в этом.
Взвыв от ужаса, Падалица ринулся к выходу, продвигаясь вдоль стены, чтобы обогнуть стол. Спрыгнувший Гванидзе обрушился на него всей тяжестью своего тела, припечатав к облицовке камина. Дважды вонзив скальпель чуть выше поясницы противника, он развернул его к себе лицом и нанес серию колющих ударов в живот.
– Не надо, – попросил Падалица, сползая по стенке. – Это противозаконно. Зачем же так? Вы не имеете права…
Не говоря ни слова, Гванидзе опустился на одно колено рядом, продолжая орудовать скальпелем.
Некоторое время зажмурившаяся Вероника слышала лишь его сопение и слабые стоны обессиленной жертвы, но под конец Падалица издал такой душераздирающий визг, что она невольно открыла глаза.
И совершенно напрасно.
Лицо повернувшегося
Веронику, сидящую на ковре в углу комнаты, затрясло, как будто сквозь нее пропустили ток высокого напряжения. Это просто сон, страшный сон, твердила она себе, пока Гванидзе тщательно вытирал скальпель и окровавленные руки об голубой пиджак убитого, а потом рылся в его карманах, откладывая в сторону найденные вещи. Завершив обыск, он выгреб из портфеля Падалицы бумаги, бегло просмотрел их и сложил на столе. Вспомнил о существовании Вероники. Поманил ее пальцем.
– Подойди ко мне.
– Нет! – Она отчаянно замотала головой. Крашеные кудряшки на ее голове встопорщились, образовав подобие волнующейся гривы.
– Подойди ко мне, я сказал, – повторил Гванидзе, сверкнув единственным глазом.
С трудом поднявшись на дрожащие ноги, Вероника получила возможность хорошенько рассмотреть лужу крови у камина и голову мертвеца, превратившуюся в кошмарный анатомический муляж с оскаленными зубами и студенистыми шариками выпученных глаз. Ее несколько раз вывернуло на ковер, но Гванидзе не оставил ее в покое. Дождавшись, пока Вероника выплюнет под ноги последнюю порцию клейкой желчи, он схватил ее за запястье, подвел к трупу, заставил присесть, а сам попятился на несколько шагов назад.
– Улыбайся, – приказал он, ловя Веронику в объектив цифрового фотоаппарата, вмонтированного в мобильник.
– Что? – тупо спросила она, уставившись на скальпель, который успел всучить ей Гванидзе.
– Улыбайся! – рявкнул он. – Хочу сделать несколько снимков на память.
Обнаружив, что подол ее рубахи пропитался кровью, Вероника вскрикнула и выронила скальпель, еще хранящий тепло рук Гванидзе. Выругавшись, он шагнул к ней. Сквозь слезы, застилающие глаза, его фигура казалась неправдоподобно огромной. Поскуливая, Вероника поползла к двери, но Гванидзе легко настиг ее, пнул под ребра и вынудил вернуться на место. Рванув на ней ночную рубаху, он грубо вытер лоскутом ее перепачканное лицо, потом возвратился на исходную позицию и предупредил:
– Если ты сейчас же не возьмешь скальпель и не поднимешь голову, я ее тебе отрежу к такой матери. Смотри сюда! – Гванидзе призывно щелкнул пальцами поднятой руки. – Веселее! Тебе ведь не привыкать позировать, а? Вот газетчики обрадуются, если заполучат эксклюзивные снимки знаменитой певицы, допившейся до белой горячки. Так что улыбайся! Улыбайся, пока я не лишил тебя такой возможности!
Вспомнив, как выглядит лишившийся лица адвокат, Вероника постаралась растянуть губы как можно шире. Поскольку они прыгали и кривились, полноценной улыбки не получилось, но Гванидзе остался доволен результатом и, наконец, позволил Веронике встать.
– А теперь отправляйся за водой и принимайся за уборку, – велел он. – Трупом я займусь сам. Только захвати на кухне клеенку. Ту, которая расстелена на столе, с розочками.
– С розочками, – механически повторила Вероника. – Зачем?
– Нужно хорошенько упаковать нашего адвоката, – пояснил Гванидзе, ощупывая взглядом Вероникину грудь, обнажившуюся под порванной рубахой.
– Я не про адвоката…
– Про розочки? Откуда я знаю, зачем? Художник намалевал.
Гванидзе пожал плечами, не понимая или не желая понимать, о чем его спрашивают. Швырнув скальпель на пол, Вероника закрыла лицо руками и тоскливо пробормотала, качая головой: