Есть ли жизнь после Путина
Шрифт:
По подсчетам британского Института инженеров-механиков (IME), в мире ежегодно по разным причинам уничтожается, гибнет, пропадает, портится и т. д. до половины всего производимого продовольствия. И если в слаборазвитых странах основные потери происходят на стадии производства и транспортировки, то в развитых в среднем просто выбрасывается до 100 кг в год на человека вполне добротной еды.
По данным шведского Института продовольствия и биотехнологий, ежегодные мировые потери еды уже на конечной стадии (когда она куплена и дошла до потребителя) составляют 1,3 млрд тонн. Больше всех транжирят еду в Северной Америке и Океании – 110 кг на человека. Американцы оставляют несъеденной, неоткрытой и непочатой примерно 40 % приобретаемой еды, примерно на $165 млрд. Вторые по расточительности – страны ЕС с 90 кг. В индустриальных странах Азии не доедают 80 кг, в Северной Африке, Западной и Центральной Азии – по 35 кг. Бережливее всего едоки стран Африки, что южнее Сахары: они выбрасывают лишь 5 кг еды в год на человека.
При этом мало где в мире есть программы раздачи именно лишней еды голодающим. Помимо законов рынка (на это нужны дополнительные затраты) речь идет и о том, чтобы не плодить иждивенцев, охочих до бесплатного сыра.
Таковой признан развращающим, для бедных должны работать иные законы, а также благотворительные и государственные социальные организации.
Жесткий закон, направленный против расточительности в продовольственной сфере, принят недавно лишь во Франции. Там супермаркетам запрещено (штраф до €75 тыс.) выбрасывать непроданные продукты, скажем, с истекающим сроком годности. Поэтому ее раздают бесплатно нищим. В школах и университетах предписано разработать свои программы сбережения продовольствия.
Но нам пока не до этого. Возможно, это станет следующим сюжетным поворотом жизни под санкциями, связанным уже, скажем, с нехваткой каких-то основных продуктов питания. Мы ведь не знаем, сколь прописан наперед сценарий этой драмы. И прописан ли он вообще.
2015 г.
Сможет ли Россия выбраться из экономического кризиса
Сейчас многие сравнивают нынешнюю ситуацию в экономике России с кризисными 2008 или даже 1998 годами. До сравнений с 1991 годом пока не дошло. Но это уж как пойдет.
Первый вице-премьер Игорь Шувалов в Давосе витиевато заметил: «Внешне проявления мы наблюдаем такие, как будто это мягче, чем в 2008–2009 годах. Но это только кажущаяся легкость. …Глубина сложности нашей экономики будет еще зарываться вглубь… Ничего хорошего в существующей ситуации нет, она очень тяжелая».
Вряд ли мы услышим про «очень тяжелую ситуацию» из уст первого лица. Не его роль – преподносить народу неприятные новости. А шуваловых обыватель не слушает (опроси людей на улице, кто такой И.И. Шувалов, – не наберете даже в Москве и половины знающих его и его должность). В восприятии действительности обыватель опирается на ощущения, почерпнутые на работе, в магазине и в общении с близкими.
Попробуем сравнить ощущения-2015 с тем, что было раньше.
Если судить по макроэкономическим показателям, 2015 год и 1998 год – это небо и земля. Даже нефть тогда падала ниже $10 (10 декабря 1998-го Brent стоил $9,1), а в 1999 году вернулась к докризисным $15–20. Почти непрерывный рост цен на нефть начался лишь с 2002 года. Как и денежных доходов населения.
Средняя зарплата в 1998 году была чуть выше 1000 руб. (до дефолта это около $170, к январю 1999 года рубль девальвировался в 3,5 раза). В 2014 году она колебалась около 30 тыс. руб. – почти $900 по курсу до ноябрьско-декабрьского обвала. И сейчас в долларовом исчислении мы (в среднем!) богаче, чем в 1999-м. В разы выросли пенсии, которые в 1990-х не всегда платили регулярно. Появились такие вещи, как ипотека и потребительский кредит. Как говорится, «мы стали более лучше одеваться».
Сейчас это многим, правда, не прибавит уверенности в будущем. Поскольку чем выше забираешься, тем больнее падать.
Люди неосмотрительно успели привыкнуть к относительно благополучной жизни. Наверное, это был один из самых «сытых» периодов в нашей истории. Психологически отвыкать будет трудно. А уж возвращение в начало 1990-х и вовсе кажется невозможным кошмаром. Оно не состоится, если нынешний кризис продлится не более года-полутора. Если!
На протяжении последних двух десятилетий шло неуклонное расслоение общества на сверхбогатых и всех остальных. По коэффициенту Джини (где 0 – абсолютное равенство доходов, а 100 – абсолютное неравенство, когда все доходы принадлежат одному человеку) нынешняя Россия, при ВВП в разы меньше американского, по неравенству плотную приблизилась к США (коэффициент, по разным подсчетам, от 43 до 46), занимая по этому показателю места в 9-й десятке стран из 140. Нам еще далеко до Лесото (коэффициент 63), но уже далеко и до Швеции (23) с Германией (27). По другим подсчетам, сегодня 10 % богатейших россиян владеют в 17 раз большей долей национального богатства, чем самые бедные 10 % (в США – менее чем в 15 раз, в ЕС – менее чем в 8).
В этом смысле общество стало менее социально справедливым, чем даже в 1998-м, зато более потенциально конфликтным.
Не значит, что именно политически конфликтным. К тому же возможности для политических акций сильно урезаны законами последних лет, перекрыты многие «предохранительные клапаны», такие как забастовки, оппозиционная партийная деятельность, возможности найти реальную конструктивную альтернативу на выборах, работа в рамках «политических» НКО. Однако глубоко зашитое внутри общества чувство социальной несправедливости на фоне недоверия ко многим государственным институтам (таким, как суды, например) ведет к накапливанию злобы, недоверия к себе подобным, к разрушению моральных и этических норм.
Такому обществу, обществу с крайне низким уровнем доверия, низкой способностью к солидарным действиям и горизонтальной организации во имя достижения общественно-полезных или даже чисто материальных целей, объективно гораздо труднее выкарабкиваться из кризиса. Очевидно, кризис нынешний не имеет сугубо технократических, экономических решений – без осуществления масштабных институциональных общественно-политических реформ.
Социальное расслоение общества все эти годы протекало на фоне увеличения разрыва в доходах, в уровне благосостояния разных регионов страны. Скрепленная жесткой вертикалью власти (нет и духа не то что «парада суверенитетов», но и реального федерализма) страна стала еще менее экономически и социально единообразной. С учетом разных цен на товары в самом богатом регионе зарабатывают в среднем на 75 % больше, чем в среднем по России, а в самых бедных – на 40 % меньше. В последние пару лет разрыв между Москвой и «замкадьем» несколько сократился, но по-прежнему опасно велик.
Сравнивая общественные настроения, тоже можно сказать, что страна изменилась капитально. И не только в том, что общество кардинально качнулось в сторону консерватизма и антизападничества. Оно огосударствилось.
В 1990-х, в том числе во время кризиса 1998–1999 годов, когда экономикой рулило правительство Примакова – Маслюкова, государства в экономике было мало. От него тогда, считая «развалившимся», никто ничего и не ждал, надеясь на себя или на судьбу. Или не надеясь вовсе. Сегодня многие, даже отдавая отчет в том, что времена социализма канули в Лету, понимают, что без государства нынче никуда.
Оно уже не добрый папа, раздающий блага, а «Левиафан», лезущий щупальцами-контролерами-силовиками-бюрократами во все щели, где еще шевелится сколь-либо неподконтрольная ему экономическая жизнь.
И это главное отличие от конца 1990-х.
Экономика стала менее гибкой, возможностей у самостоятельных людей зарабатывать, выкарабкиваться из кризиса стало меньше (хотя люди в целом стали богаче). Процесс огосударствления экономики шел непрерывно, начиная с 2002–2003 годов, особенно усилившись после кризиса 2008 года. К началу нынешнего кризиса федеральные и региональные власти контролировали уже около 50 % «рыночной капитализации» на фондовом рынке. Неформальный же контроль (начиная с подтасовки тендеров и кончая прямым административным давлением и поборами) со стороны чиновников охватывает собой почти всю экономику.