Есть ли жизнь после Путина
Шрифт:
Впрочем, дело, в конце концов, не в самой графе. Дело в том, что российская избирательная система напоминает некоего непоседливого человека, который не может никак устроиться на одном месте. Ему постоянно что-то мешает: то там чешется, то там зудит или свербит, то одно неловко, то другое. Он вертится как егоза, а комфорта все нет. После каждых выборов производится «подстройка» избирательной системы под текущий политический момент. И трудно отделаться от ощущения, что всякий раз это происходит с целью создать наиболее выгодные условия для партии власти. За таким мельтешением все сложнее усмотреть некие единые незыблемые принципы самой системы, а бесконечная «прыготня» не дает сформироваться прочным избирательным традициями и стабильной практике правоприменения бесконечно меняющихся правил.
Дошло до того, что отдельные новеллы избирательного законодательства воспринимаются как «настройка», направленная уже даже не против оппозиции в целом, а против отдельных представителей этой оппозиции. Так, «криминальный фильтр» многим обывателям кажется придуманным специально и конкретно против Навального. Принятый Мосгордумой накануне выборов мэра закон (аналогичный федеральному) о запрете кандидатам на выборные должности иметь иностранные счета – направленным конкретно на недопущение Прохорова на мэрские выборы и т. д.
Избирательной системе нашей аккурат в эти дни ровно 20 лет: 29 сентября 1993 года Борисом Ельциным был подписан указ о формировании ЦИК и избиркомов в регионах.
С тех пор, кажется, ни одни выборы у нас не проводились по одним и тем же правилам. Что только не менялось.
Многажды менялось законодательство по выборам президента, депутатов законодательной ветви власти и муниципальных органов. Думу мы избирали по смешанной и по пропорциональной системе. Проходной барьер варьировался от 5 % с 1993 по 2003 год до 7 % в 2007–2011 годах. В 2016 году будет снова 5 %. С 1995 по 2011 год число партий, имеющих право участия в федеральных выборах, уменьшалось: в 1995 году их было 273, в 1999-м – 139, в 2003-м – 64, в 2007-м – 15, в 2011-м – 7. Сейчас число зарегистрированных партий снова близится к сотне. Но самое большое число преодолевших 5-процентный барьер было 20 лет назад – восемь партий.
Менялись требования к представляемым подписям избирателей при регистрации кандидатов. Сегодня процесс сбора и проверки подписей доведен, кажется, до иезуитского совершенства. Изменился порядок формирования Совета Федерации. И, возможно, изменится опять, если вернутся к прямым выборам сенаторов. Отменено право на образование избирательных блоков. Но сегодня опять говорят, что, может, и их вернут, а то избиратель запутается в десятках названий партий. Ужесточены требования к организации досрочного голосования и порядку использования открепительных удостоверений. Но хитрый ум фальсификаторов все время придумывает новые проделки. Вроде бы приняты законы о гарантиях равного освещения деятельности парламентских партий на государственных теле-, радиоканалах в период между выборами, но до их эффективного применения еще, мягко говоря, далеко. В то же время запрещена прямая критика конкурентов в ходе избирательной кампании, что трудно воспринимать иначе как абсурд. В общем, всего не перечислишь.
Любой другой демократической стране всех этих перемен хватило бы на два столетия.
В результате сегодня наше избирательное законодательство выглядит вполне прилично с формальной точки зрения. По многим параметрам – к примеру, по учету избирателей – оно чуть ли не самое передовое вообще. Некоторые наши новшества (использование веб-камер на участках) уже перенимают за границей – к примеру, на Украине и в Бразилии. Более того, если взять какие-нибудь примеры неоднозначного применения избирательной практики во вполне демократических странах и попытаться «пересадить» на нашу почву, то выяснится, что с точки зрения формального законодательства, да даже и правоприменительной практики они у нас просто невозможны.
К примеру, недавно прошли в Германии парламентские выборы. Так вот из 67 партий, заявивших о намерении участвовать в выборах, в избирательный бюллетень были включены списки лишь 34. Из 58 непарламентских партий на федеральном уровне и отдельных земель ровно половина – 29 партий – не были допущены к выборам. 12 обжаловали отказ в Конституционном суде, который восстановил на выборах только одну. Досрочно и по почте проголосовали около 25 % избирателей. Социологические опросы публиковались в день голосования. В России сегодня, при всех недостатках наших выборов, такое уже просто невозможно. И если бы вдруг случилось в подобных масштабах, то поднялся бы страшный вопль о фальсификациях и нарушениях. Скорее всего – оправданный.
Если сравнивать по формальным признакам, то наша избирательная система выглядит на бумаге также куда совершеннее американской, которую глава ЦИК Владимир Чуров вообще называет «архаичной». Там, скажем, в разных штатах возможно голосование чуть ли не вообще без документов, проценты досрочного голосования – огромны (подчас более половины). Не говоря уже о том, что на федеральных выборах, скажем, президента «вес» голосов избирателей разных штатов отличается в разы.
Однако – вот же удивительно! – тамошний обыватель, и немецкий, и американский, по большей части считает избранных с помощью столь несовершенных избирательных систем политиков легитимными, а выборы – более или менее честными. У нас картина обратная: недоверие к самому институту выборов, неверие в него – чудовищное.
Все дело в том, что избирательную систему невозможно рассматривать отдельно от общего уровня политической культуры, правовых традиций, правоприменения, эффективности судебной системы, влияния общественного мнения и свободной прессы на власть. Скажем, кого у нас посадили (хотя уголовная ответственность есть) за фальсификацию выборов за 20 лет? Никого. Или другой пример. У нас институт наблюдателей и членов избиркомов проработан во всех, казалось бы, мельчайших деталях. Для грамотной подготовки наблюдателя, чтобы продраться сквозь всю казуистику, нужны специальные курсы, с кондачка эту юридическую крепость не возьмешь. А во Франции, скажем, подсчетом голосов на выборах занимаются самые обычные волонтеры. И люди со стороны, все имея те или иные политические пристрастия, считают честно. Без тонн инструкций. Возможно ли это у нас?
Сбор подписей для выдвижения на выборах существует во многих странах, но только у нас он столь чудовищно дискредитирован. Когда даже предъявление в суде живьем самого подписанта не дает оснований этому суду признать его подпись действительной, когда по указке сверху «проверяющие» бракуют тысячи подписей под совершенно иезуитскими предлогами. В США избирательный участок можно, по желанию, организовать хоть в собственной пиццерии – добровольно. И это, как и немыслимые с нашей точки зрения вольности по части многообразия организации голосования, не приводит ни каким массовым фальсификациям. Хотя, скажем, еще несколько десятилетий назад по этой части там творилось примерно то же самое, что у нас сегодня творится в национальных республиках.
Высокий уровень политической культуры, традиций гражданского общества, свободная пресса, сила общественного мнения (которой бывает достаточно для добровольной отставки оскандалившегося политика), получается, сглаживают многие формальные несовершенства избирательного законодательства. В этом смысле демократия, выборы – это всегда диалог. Между теми, кто избирает, и теми, кого избирают. Если его нет – система не работает, зато работает непременный принцип всякой власти (даже самой демократической) – она всегда стремится к абсолюту. И, будучи не ограниченной, не сдерживаемой со стороны общества – к авторитарности.