Есть так держать!
Шрифт:
Сейчас бы поспать, да нельзя: работа только начинается.
Витя снял каску и провел ладонью по смятым влажным волосам. Хорошо стоять вот так, без этого железного колпака на голове!
Невдалеке от того места, где были слышны удары упавших мин, поставили трал, но не успели пройти и километра, как заметили на берегу человека. Он стоял на обрыве и что-то кричал.
Курбатов приказал подойти к нему.
До берега оставались считанные метры, когда катер рвануло назад. Он осел кормой, палуба выскользнула
— Есть штука, — бормочет Бородачев и трет рукой лоб.
Падая, он ударился головой о коробку с пулеметными лентами, и у него над левым глазом вздулась большая красная шишка.
— Потри гильзой, — советует Щукин и спрашивает Витю: — Не ушибся?
У Вити немного болит рука, но он говорит небрежно:
— Что нам сделается? Я и не в таких переделках бывал!
— Что и говорить, — соглашается Захар. — Сам видел, как ты удава чуть-чуть руками не задушил.
Это намек на ужа, и Витя предпочитает не слышать его.
Катер ткнулся носом в берег.
— Что у вас стряслось? — крикнул Курбатов.
— Мины! — ответил человек, стоявший на берегу.
Курбатов моментально спрыгнул с катера на истрескавшуюся от зноя землю, подошел к мужчине и сказал, протягивая руку:
— Командир отряда катеров-тральщиков Курбатов.
— Петр Данилыч Соснин, бакенщик…
Так вот он какой, бакенщик! Почему-то на всех картинках бакенщиками бывают старики с большими бородами и добрыми хитрыми глазами. Именно такими их представлял себе и Витя. А встретился — и ничего похожего! Обыкновенный мужчина лет сорока, кряжистый, что дубок. Лицо немного скуластое, обветренное. Смотрит он на Курбатова серьезно, спокойно.
Вите очень хочется послушать их разговор, но с катера раздается голос Николая Петровича Щукина:
— Витя, иди завтракать!
— Марш на камбуз, бывалый человек! — вторит ему Захар.
Витя лезет на катер и успевает услышать только обрывок разговора.
— Твой сынок? — спросил бакенщик.
— Механика нашего.
— А-а-а… У меня точно такой… Так я и говорю…
Больше ничего Витя не слышал и побежал к кубрику. В кубрике по настилу с тряпкой в руке ползал минер Изотов и, чтобы не услышал командир, тихонько ругался:
— Чтоб тебе лопнуть! И не мог ты свою дурацкую мину поставить с замедлением на час? Позавтракали бы матросы, а там хоть под облака подбрасывай!.. Чем теперь поить команду буду? Сколько добра по твоей глупости пропало!
— Это вы с кем разговариваете, Трофим Федорович? — прикидываясь простачком, спросил Витя, остановившись на последней ступеньке трапа.
— С кем, с кем! Конечно, с фашистом! Попадись он мне — всю его глотку кипятком залью!.. А ты что стал там? Особого приглашения ждешь? Садись завтракай!
— Я после матросов…
— После, после! — передразнил его Изотов. — Ишь, какие умные все стали! Ешь и убирайся к тралу!.. Я сегодня весь день кашеварить буду, а ты за меня тралить.
Изотов ругался еще долго, а Витя ел и лукаво посматривал на него. Трофим Федорович ругался всегда, но не было на катере человека добрее его. И коком он назначен потому, что никто так любовно не готовил обеды, никто так не заботился о команде, как Изотов. Целые дни он копошился около печурки, варил и ворчал, ворчал и варил, но если ему возвращали пустой бачок или, что еще лучше, просили добавки, он улыбался хорошей и доброй улыбкой.
Командир катера, мичман Агапов, однажды объявил ему благодарность. Трофим Федорович нахмурился, ответил, как полагается по уставу, но, уходя, сказал, чтобы все слышали:
— Незаслуженная, кажись, благодарность, раз в бачках дна не видно.
Из этого Витя сделал правильный вывод, что если хочешь жить в дружбе с коком, то возвращай ему посуду пустой, и сегодня очищает ее особенно старательно. И для этого есть веские основания: к обеду должен быть компот из варенья, и желательно получить его побольше.
— Чего торопишься? Есть по-человечески не можешь, — ворчит Изотов вслед Вите и гремит посудой.
Катера уже начали траление. На длинных буксирах сзади них идут тралы. Все матросы занимаются своими обычными делами, а Курбатов умывается, наклонившись над ведром.
Заметив Витю, капитан-лейтенант повернул к нему голову и спросил:
— Подкрепился? До обеда протерпишь?
— Подкрепился…
— Умывался?
А стоит ли умываться, если не спал всю ночь? Курбатову все ясно, и он говорит, вытираясь:
— Раздевайся, полью.
Витя послушно снимает тельняшку и подставляет руки под холодную струю.
Курбатов поливает и тихо говорит:
— И как тебе не стыдно! Умываться нужно всегда. Тебе самому легче будет.
Вите стыдно, и он старательно мылит покрасневшее лицо. А Василий Николаевич все льет и льет. Ручейки бегут по плечам, груди, спине. Немного холодновато… И вдруг целый поток хлынул на голову и спину. Захватило дыхание, и от неожиданности Витя вскрикнул.
Добродушно, почти беззвучно смеется Курбатов, а с надстройки, где стоит пулемет, доносится голос Бородачева:
— В следующий раз не жди приглашения, сам умывайся, поросенок!
Матросы смеются, а Василий Николаевич закрыл Вите лицо полотенцем, шутливо трет уши мальчика и приговаривает:
— Не ходи грязным, не ходи!
Где-то здесь на глубине лежат мины. Они могут взорваться под катером или тралом в любую минуту. Взметнется столб воды, может быть, блеснет пламя, и снова все затихнет. Только не будет тральщика и его экипажа. Что останется от них, примет могучая Волга и понесет к играющему волнами Каспию.