Есть так держать!
Шрифт:
Работают все. Голые по пояс, мокрые от пота, матросы и командиры, не разгибаясь, пилят бревна. Витя и Захар, сидя на земле, колют чурки. Слепни кусают спину, рука сильно устала, но Витя, закусив нижнюю губу, взмахивает топором и медленно считает: «Тридцать пять, тридцать шесть…» Со счета он сбивался несколько раз, но всегда начинал сначала: так как будто легче.
Топор в руке Захара мелькает чаще, груда полешек около него растет быстрее. Так и должно быть: он матрос, а Витя пока еще юнга. Но он работает вместе со всеми, его чурки
— Перекур! — кричит мичман Агапов.
Курбатов назначил его старшим, и все слушаются мичмана.
Перекур дается через час и ровно на десять минут. Моряки ложатся на выжженную солнцем траву и молча курят. Витя тоже лежит и смотрит, как табачный дым висит над матросами облаком, колышется и, распавшись на отдельные пряди, плывет прочь от реки, словно покачиваясь на невидимых волнах. От жары попрятались даже птицы. Только коршун, распластав крылья, бесшумно парит над водой. Но вот он замер, сложил крылья и ринулся вниз, чтобы через минуту медленно, с натугой махая крыльями, снова взмыть вверх. В его когтистых лапах висит зазевавшаяся рыбка.
И вдруг земля чуть заметно вздрогнула. Матросы встрепенулись. Кое-кто приподнялся на локтях, а Витя залез на поленницу. Он увидел, как за островом, покрытым густыми кустами ивняка, упали в воду обломки взорвавшегося парохода.
— Пароход взорвался! — крикнул Витя, а мотористы уже бросились в машинное отделение.
Слышно, как они крутят пусковую рукоятку, пытаясь завести мотор, но газа мало, и, немного почихав, мотор глохнет.
Моряки с берега всматриваются в белую блестящую дорожку на середине Волги, всматриваются до рези в глазах, смахивают слезы и вновь смотрят. А у Вити все еще перед глазами опадающий столб воды и черных, кувыркающихся досок.
Плывет большое пятно мазута. Как островки, белеют на нем обломки парохода. А ближе к берегу — несколько черных точек.
— Юнга и еще двое остаются здесь, остальные — за мной! — командует Курбатов и бросается к реке.
Моряки, перепрыгивая через трещины, ручьи, продираясь сквозь кусты, помчались навстречу плывущим.
Мотористы все еще возятся с мотором. Из черного колпака газогенератора валит густой, едкий серовато-желтый дым.
— Скоро вы там, духи адовы? — не выдерживает Бородачев.
Мотористы молчат. Только еще быстрее мелькают их руки, покрытые пятнами смазки. В другое время они бы обязательно ответили Бородачеву, но сейчас молчат. Даже командир отделения мотористов Юсупов, который вообще не выносит критических замечаний в адрес мотора, сейчас тихонько ругает его.
По берегу уже возвращаются моряки. Они поддерживают шатающихся от усталости людей. Щукин ведет молодую женщину. Мокрое платье прилипло к ее телу, мешает идти, она спотыкается, оглядывается на реку, словно стараясь вспомнить что-то; Николай Петрович, поддерживая ее, не дает ей остановиться.
Спасенных не расспрашивают. Им сейчас нужно отдохнуть. И делается все, чтобы люди поскорее пришли в себя. Много пережили они за несколько минут. Им не соболезнуют, их не утешают.
— Еще плывет! — кричит Бородачев.
В нескольких десятках метров от берега плывет усатый человек, плывет спокойно, уверенно, изредка переворачиваясь на спину.
— Разрешите? — спрашивает Бородачев, снимая бескозырку.
— Не надо. Доплывет, — останавливает его Агапов.
Он уже оделся и стоит немного сзади Курбатова, похожий на него своей высокой фигурой, затянутой в короткий синий китель. Руки Агапова, как и у Курбатова, заложены за спину: мичман старается даже в мелочах подражать своему командиру.
И в это время откуда-то с середины реки доносится детский плач. Слабый, беспомощный, он долетел до берега, и в тот же миг все, еще минуту назад сидевшие внешне спокойно, оказались на ногах. А женщина вырвалась из рук Николая Петровича, крикнула:
— Вася! Васенька!
— Ребенок! Мальчонка в воде! — зашумели на берегу.
— И как у меня из головы это вылетело! — воскликнул один из спасенных. — Ведь своими глазами видел, как один из матросов его на вырванную слань положил. У моряка-то нога была сломана…
Он, видимо, хотел подробно рассказать обо всем, что было тогда, но его не слушали, и лишь Витя понял, что моряк положил ребенка на слань, а сам утонул.
— Где он? Кто его видит? — спрашивают люди друг у друга.
Плывут по реке обломки парохода, ящики, бочки, слышен плач, а ребенка не видно.
Николай Петрович крепко держит вырывающуюся из его рук женщину и уговаривает ее:
— Потерпи, голубушка… Потерпи…
Только голос его вздрагивает.
— Э-эх! — услышал Витя одновременно и возглас, и всплеск воды.
Бородачев прямо с надстройки бросился в воду и, энергично разгребая ее руками, плывет к обломкам парохода. Мужчина с усами тоже повернул обратно и плывет впереди Захара. Его руки поднимаются над водой чаще, и он быстро подвигается вперед.
— Готово! — докладывает Юсупов, высунувшись из машинного отделения.
Его черные, косо разрезанные глаза возбужденно блестят, а на скуластом лице пылают пятна румянца. Юсупову стыдно, но в то же время он и горд, что смог заставить мотор работать.
— Сниматься со швартовых! — командует Агапов. Ему сейчас нет никакого дела до переживаний Юсупова.
Никогда еще команды не выполнялись с такой быстротой. Не прошло и минуты, как катер полным ходом, далеко отбрасывая носом пятнистую от мазута воду, понесся за Бородачевым.