Есть!
Шрифт:
Список правил длился и длился, внимательный Колымажский не упустил ни одной подробности, и трудовой коллектив, помнится, ухохатывался в ожидании завтрака, зачитывая второе правило вслух и про себя.
Смеяться не стал только один человек – Аллочка Рыбакова:
– П.Н. это не понравится. Сними, Давид, пока он не увидел.
Дод испуганно протянул руку к списку правил, но было поздно: П.Н. вбегал на кухню, за ним шагала Ека с невообразимой прической. Волосы у нее были – будто опарыши. Или переваренные макароны.
– Что это за доширак? – шепнула Геня Гималаева в смуглое ухо Ирак.
П.Н. явно хотел сообщить сотрудникам нечто важное, но заметил листочек и, насупившись, приблизился. Оскорбил его не столько пародийный стиль, сколько готические буквы – он выставил нижнюю губу вперед и обиженно закряхтел:
– Вот так вы, значит, со мной, да? Гитлера делаете?
– Да бог с вами, Павел Николаевич, – запричитал Дод Колымажский, – это просто шутка.
– Не самая удачная, но шутка, – подтвердила Аллочка.
– В самом деле, – продолжал ворчать П.Н., усаживаясь к столу, где блестели масляными боками свежие мадленки, – пора обновить наши правила, все равно их никто даже и не пытается соблюдать. Дод! – крикнул он юноше, снимающему листок с дверцы, – ты почему вчера сидел на сайте знакомств?
Дод выронил листок, который полетел на пол, раскачиваясь, как другой листок – древесный, – на ветру.
Иран громко хмыкнула, а Ека победно тряхнула волосяным дошираком.
– А ты, Пушкин, – грозно сказал П.Н., не утишаясь и не утешаясь даже благоуханными печеньями, каких навалил на тарелку целую гору, – ты систематически куришь на рабочем месте. Аллочка на прошлой неделе играла в «Гильдию», операторы регулярно кормят в рабочее время своих детей, которые едят как взрослые, а ты, Геня, ты…
Тут П.Н. запнулся, но под ободряющим взглядом госпожи Доширак все же вывернул к заранее приготовленному тексту:
– Ты в последнее время слишком часто всем недовольна. И придираешься к ближним своим.
– Да, но в правилах об этом не сказано ни слова! – трогательно возмутилась Ирак.
На кухню стремительной птицей влетел Юрик Карачаев, за ним шли незваные гости – повар Малодубов и его жена-критикесса.
– Я ничего не пропустил? – взволнованно шепнул Юрик близко стоящему к нему оператору Славочке.
– Ждите ответа оператора, – ответил Славочка.
Он был явно не в себе, да и вообще вся обстановка на кухне-студии ничем не напоминала обычную. Красный яростный П.Н. в одиночестве сидел за накрытым столом, а его сотрудники застыли в немых позах, как участники детской игры «Море волнуется раз».
– Понял, кого она мне напоминает, – негромко сказал Гене Колымажский. – Вылитая Ева Браун!
– Ну ладно, – смягчился наконец П.Н. Мадленки он обнюхал, но есть не стал. – Какая сегодня тема?
– Скандинавская кухня, – сказал дежурный повар и поспешно унес печенье с глаз долой.
Юрик проводил мадленки тоскливым взглядом, а Пушкин пробормотал:
– «Властитель слабый и лукавый, плешивый щеголь, враг труда, нечаянно пригретый славой, над нами царствовал тогда».
Плешь у П.Н. и вправду разрасталась с каждым днем – сейчас, когда он сидел, а все остальные стояли, можно было убедиться в этом лично, что называется, не сходя с места. П.Н. мрачно наблюдал, как на столе появлялись селедка в маринаде и лососина, сухие хлебцы и топленый жир в корзиночках из песочного теста. Мелкие, как любил Карлсон, фрикадельки подавались с долькой апельсина и свекольно-медовым соусом, семга была покрыта тонюсеньким слоем козьего сыра. Другой козий сыр – коричневый, который Геня не любила, присутствовал на столе из уважения к норвежской кухне.
Геня вспоминала Скандинавию: кислый кофе, шоколадные вафли «Квикк», стейки из кита на Бергенском рынке. Черепица местных домиков похожа на рыбью чешую.
Завтрак закончился мороженым с лакрицей и морошкой – все молча ели, и только Ева Доширак, она же Ека Парусинская, громко комментировала новые блюда, обмениваясь тонкими замечаниями с Юриком.
Наконец мучение завершилось – П.Н. не хуже Четырнадцатого Людовика восстал из-за стола, и сотрудники поспешно, как насекомые, поползли из кухни прочь.
– Ждите новых правил! – крикнул вслед П.Н., будто выстрелил в воздух.
– Что с ним? – ужасалась Ирак.
У Гени было окаменевшее, как у языческого идола, лицо. На полпути к кабинету они наткнулись на Аллочку Рыбакову, у которой впервые в жизни растрепалась прическа – и немудрено, потому что Аллочка бешено крутила локон вокруг пальца и дергала за него как утопающий за чужие волосы.
– Откуда они узнали про «Гильдию»? – спросила Аллочка. – Я никому… Я никогда… Но я же должна отдыхать, хотя бы так… Евгения, ты знаешь – я не курю, не пью, не встречаюсь с мужчинами, в свободное время я только сплю и моюсь.
Ирак сочувственно вздохнула. Вдруг ей вспомнилась жуткая история позапрошлогодней давности – когда с сыном вместе отдыхали на местном водоеме. На глазах у Ирак утонул молодой мужчина – она стояла на мостках, смотрела в воду и думала, что там кто-то очень надолго занырнул, но лицо пловца, бледное и уже совершенно потустороннее, не двигалось и застывшим взглядом, как когтями, вцепилось в Ирак. Она потом только догадалась, что жертва судороги умирала у нее на глазах, а Ирак тупо смотрела, как человек будто бы плавает. Лицо некогда железной Аллочки было похоже на лицо того несчастного – Ирак ужасно хотелось ей помочь, но, как именно и чем помогать, она снова не знала.