Есть!
Шрифт:
Верочка Ивановна смотрит на Геню Гималаеву с упреком, как будто это она прокатила ее со свиданием, обманула с жизненным счастьем и ограбила майской ночью в пустынном переулке. Верочка Ивановна смотрит на Геню так, что у Гени начинают подергиваться губы и вместо посадочного талона она вручает стюардессам свой так и не очнувшийся мобильный телефон.
К счастью, место Верочки Ивановны оказывается в хвосте самолета, а Геня сидит, как всегда, ближе к крылу. Она пристегивает ремень, выслушивает лекцию про кислородные маски и аварийно-спасательные выходы и откидывается в кресле, забыв о том, что нужно привести его спинку в вертикальное положение.
И когда самолет готов к взлету и ждет своей очереди на полосе, из сумки Гени Гималаевой доносится громкий и страшный вопль телефона. В сумке закрыт маленький Остап Бендер, он и поет оттуда свою вечную песню.
– Все электронные устройства должны быть выключены! – шипит Генина соседка по креслу, огненноволосая синеглазая женщина.
Геня не успевает подумать, на кого она так сильно похожа, она не успевает ответить на призыв Остапа, зато успевает отключить телефон и достать из сумки ветхий блокнот.
Она пишет красивым почерком отличницы первую строчку:
«Ресторан держат четыре брата».Она пишет. Рыжая соседка мелко крестится – словно вышивает крестиком по лицу. Самолет летит в облаках.
Эпилог
Павел Николаевич Дворянцев сидел за столиком итальянского ресторана «Ла Белла Венеция» и осмыслял поданное ему блюдо. Это было очень простое блюдо – дорада с картофельным пюре. Блюдо было настолько простым, что над ним хотелось основательно подумать. Дорада была подана на стол без единой косточки – будто такой она и родилась, и плавала, и угодила на кухонный стол к поварам.
«Вот интересно, – подумал Павел Николаевич, – почему повара в детских сказках всегда выглядят злодеями? Толстые дядьки в огромных колпаках, с наточенными ножами и зверскими улыбками…» Павел Николаевич был начисто лишен популярного гурманского заблуждения считать лучшими поварами мужчин. Пускай среди великих кулинаров и в самом деле редко встречаются женские имена, на кухне, по мнению Павла Николаевича, половая принадлежность вообще никакой роли не играет.
Посмотрите на синьору Аннунциату – как это она с ее толстыми коряжистыми пальцами умудрилась вытащить из дорады все косточки до единой? Теперь этот сочный шмат – не пересушенный, но и не сырой, а совершенно верный, как единственно правильный ответ в таблице умножения, – теперь он лежит на подогретой тарелке Павла Николаевича. В сердцевине филе заметно приподнято и напоминает в силу этого палатку. Под сводами палатки – трепещите, Павел Николаевич! – греются три тонких артишоковых ломтика, выдержанных в оливковом масле и самую чуточку сдобренных медом.
Павел Николаевич говорит вначале «М-м-м», а затем «О-о-о», Павел Николаевич очарован и признателен, но вот к столу бежит толстый Джанлука с фарфоровой плошкой, доверху полной призрачно-нежным, как облако, картофельным пюре.
Напротив Павла Николаевича сидит Аллочка Рыбакова в сером пиджаке и громко читает вслух рецепты из итальянской книжки:
– Возьмите хорошую грудинку, надрежьте ее и раскройте кусок мяса, как книгу…
Павел Николаевич мурлычет и чавкает, чавкает и мурлычет. За соседним столиком деликатно едят панакотту Иран, Ирак и Кирилл Сергеевич.
– Удивительная панакотта, – восторгается Кирилл Сергеевич, – вкусная, но совсем не жирная! И как уместно с мороженым! Странно, что все эти парни при такой кухне выглядят как жертвы гамбургера.
– Наследственность, – вздыхает Ирак, а Иран угрюмо косится в сторону кухни.
– Если бы мне доверили закончить историю, – говорит Иран, – я бы сделала все, как прописано в жанре. В конце у меня была бы мощная кухонная схватка героинь, удары сковородами и падение в торт лицом. Потом победила бы дружба и страсть к профессии, а читатель испытал бы заслуженный множественный катарсис.
– А если б я была царица, – вмешивается Аркадий Пушкин, – я бы вообще не стала… то есть не стал бы, устраивать итальянское путешествие. Я бы разобрался с обеими тетками дома, в родных декорациях. Запросто!
– А я бы, – воодушевляется игрой Мара Михайловна, – я бы взяла в главные героини не Еку с Геней, а себя и Берту Петровну! Вот был бы всем финалам финал! Старая лошадь борозду не портит, и, если научить ее новым трюкам…
– Хороший финал – это как хороший десерт, – рассуждает Юрик Карачаев. Юрик ведет беседу будто только со своим визави – Денисом Григорьевичем Мертвецовым, непонятно каким ветром унесенным в «Ла Белла Венецию». Говорит Юрик слишком громко для одного только Мертвецова (он, бедный, морщится гармошкой), и его слышат все – и в ресторане, и на кухне. – Некоторые люди вообще не мастера по финалам. Не умеют они заканчивать – у них любой обед становится прерванным актом.
– Они пишут, как сказал бы мастер, регрессивные и разветвленные романы, – подхватывает тему Владимир, – и ссылают лишних героев на вечное поселение в забытые богом итальянские рестораны.
– Нас, правда, сослали! – говорит Мара Михайловна словно с обидой, но на самом деле глаза ее поблескивают довольством, как у сытой свинки. – Избавились как от просроченных ингредиентов!
– Еще ладно, место выбрали приличное, – язвит Пушкин и тут же вдохновенно декламирует: – «Вновь я посетил…»