Естественное убийство – 3. Виноватые
Шрифт:
Баб разливали водой.
Светка проорала Ритке, что отец из-за неё стал убийцей и сам себя убил. А это – смертный грех и теперь из-за Ритки гореть папке в аду! В каком аду? Нет ада и рая, это всем октябрятам, пионерам и комсомольцам известно. Нет, потому что бога нет. И ещё Светка кричала Ритке: «Будь ты проклята!»
Брат Петька дал Светке пощёчину, после чего она долго рыдала, демонстративно прижимая к полыхающей ланите алюминиевую кружку.
Ритка подавала на поминальный стол. Мать и соседка уже обнимались и плакали. Петька был не похож на «спортсмена и таланта», а был мрачен и хмур. Светка не была «умницей и красавицей», а, настрадавшись вволю, верещала пуще обычного, тыча острым подбородочком в бессловесную Ритку. Когда все утихомирились, Ритка вышла на крыльцо и просидела всю ночь, тупо уставившись в звёздное небо. По щекам её лились тихие слёзы. Но она их не замечала. Очнулась Ритка, когда звёзды стали гаснуть. Через пару дней сильно заболела. Врач сказал: от стресса и переохлаждения. Болела с месяц. В бреду искала Кубика и просила отца не убивать себя из-за неё.
Марго-Рита не обладала способностью анализировать факты и делать выводы. Она выжила. И продолжила жить, как жила, имея в душе две непреходящие раны – пропала любимая собака, отец застрелился из-за неё, Ритки. Правда, кое-что, как ей ни было стыдно, её обрадовало. Светка кричала, что отец Ритку любил больше всех. Надо же! Марго-Рита об этом понятия не имела. И на какое-то мгновение в её чистой душе даже подняла голову небольшая гордынька. Подняла и тут же снова опустилась, уступив место всепоглощающему горю, с которым
Всю жизнь она искала Кубика в каждой собаке. Иногда даже находила.
«Спортсмен и талант» Петька укатил с Москву и поступил в институт.
«Умница и красавица» Светка оказалась не такой уж и умницей. Тоже укатила в Москву, провалилась в театральный институт, пошла работать на какой-то завод и быстро выскочила замуж, потому что красавицей всё-таки была.
Мать тоже вышла замуж. Внезапно и удивительно вышла замуж за мужика со всеми конечностями и моложе себя. Светке было в кого пойти красавицей. Ритка вышла и лицом, и статью – в отца. Мужчине – нормально. А коренастой женщине с крупными чертами лица да без особых талантов на многое в этой жизни рассчитывать не стоит. Так говорила сестра Светка, за что неизменно удостаивалась плюхи от брата Петьки.
Счастливая и помолодевшая мать, прихватив Ритку, укатила с новым мужем в Казахстан покорять целину. Школу Ритка окончила уже там, оставаясь всё такой же бессловесной, смиренной и прилежной. С материным мужем у неё были прекрасные отношения. Он был очень хорошим человеком. И мать родила ему красивого здоровенького бутуза. Ритка с удовольствием нянчила младшего братика. Назвали его Павлом. Новый материн муж не возражал. А у Ритки теперь было два брата – старший Пётр Павлович и младший Павел Петрович. Взрослый и серьёзный Пётр Павлович жил в красивой большой Москве. Маленький, похожий на щенка Кубика, толстенький и чуть кривоногий Павел Петрович рос у обожающей его Ритки на руках. Потому что мать вскоре после родов умерла. Вроде как что-то с сердцем. Ослабела внезапно, родив четвёртого ребёнка, да так и угасла, хотя никто не ожидал: такой помолодевшей и счастливой она последнее время казалась. Марго-Рита осталась жить с отчимом и с удовольствием растила Пашку. «Ой какая молодая мама! От какого цыгана в подоле принесла?!» – говорили Ритке иногда прохожие, когда она прогуливалась с братиком, младшим её на четырнадцать лет. Учиться стало и вовсе некогда.
Об институте для Ритки и речи не шло со сплошными-то тройками в аттестате зрелости. Окончила заштатный кулинарный техникум по специальности «повар-кондитер» – вот и всё образование. Замуж вышла. Не так чтобы по большой и красивой любви, а потому что уже время подошло – двадцать один год. Ещё чуть-чуть – и перестарок…
Сколько они с Василием Николаевичем уже вместе живут? В 1967 году расписались. Ну да, Пашке как раз тогда семь лет исполнилось… Неужели уже сорок четыре года они с мужем прожили? Вроде и жизнь длинная, большая… а как один короткий день пролетела. Столько дел, столько событий – значительных и с виду неважных, а как один-единственный день. Страны разваливались, гражданства менялись. Всё время что-то происходило… Нервы, волнения, радости, горести – стоящие и нестоящие. Праздники и будни. А утром проснулся – как будто и не было ничего до этого дня. Оглянешься – огромное поле позади. Где паханое, где – запущенное. Огромные степи прошедших времён. Большей частью – так и неподнятые целины. С чем-то уже никогда и ничего нельзя сделать. Ничего нельзя исправить. Но встряхнулся, посмотрел вперёд – и как и не было вчерашнего. Как там внук Санька называет этих… пожирателей времени? Лонгольеры, что ли? Читает и смотрит всякую муть. А ей некогда. Сейчас душ, кофе, в церквушку забежит – и в Севастополь по делам надо ехать. По срочным, неотложным. Все дела неотложные. Осенью уже шестьдесят пять. Вся родня соберётся. А какой тут юбилей, если ещё сезон? Неуместный. Но – надо! Банкет будет больше обычного. И хоть бы с комфортом разместить всю ту родню. Успеет ли она дооборудовать новое здание? Шестьдесят пять – и всё дела, дела, дела… И никто, кроме неё… Алёшка, сын, требует, чтобы она на него всю собственность переписала. Она не против. Но из Алексея Васильевича хозяин никакой, признаться честно – весь в отца. Да и не он этого требует, если разобраться. Лёшка художник: ему не до хозяйства, он весь в эмпиреях парит. А вот жена его новая, молодая – у той руки чешутся. Особенно с тех пор, как Маргарита Павловна яхту приобрела. Да ладно бы хозяйство к рукам прибрать – Маргарита Павловна не возражала бы. Лизанька хочет к рукам деньги прибрать. А кто в двадцать два года денег не хочет? Все хотят… Тут понять Лизаньку можно. Но в двадцать два ещё не понимают, что деньги надо вкладывать в дело, а не в машины-сумочки-платья и побрякушки. Маргарита Павловна Лизаньку в прошлый сезон пригласила к себе, в гостевой дом, чтобы посмотреть, как девочка работает. А девочка и не работала совсем. Спала до полудня. Массажиста в номер вызывала. Хныкала, что пляж здесь никакой, другое дело на Фиоленте или в Ялте! Никто и не против такого образа жизни Лизаньки. Пусть отдыхает, пока молодая и возможность есть. Но ни Лёшке, ни Лизаньке это хозяйство не оставишь: сразу развалится. Им же самим тогда жить не на что будет. А так-то Лизанька хорошая. Уж как Светлана Павловна злословила, когда Лёшка на ней женился! Светка, правда, и первую Лёшкину жену не любила. Но Светка вообще мало кого любит. Себя она любит. И мужчин. Последний раз замуж вышла в шестьдесят за мужчину на десять лет её моложе. А Лёш-ку, всего лишь сорокачетырёхлетнего, уж как высмеивала, что он на Лизаньке женился. Но Лёшка-то мужчина – ему не грех! А Светка всё-таки женщина. Помолчала бы, а она – высмеивать. Молчать Светка никогда не умела. А Лёшка – за себя постоять. Вот уж тогда Светка с Лизанькой сцепились… Правду говорят: что старый – что малый. Главное, Светке такое не говорить. Добром не кончится. Или Лизаньку в старые запишет… Светка – бог с ней. Плохо, что Лизанька с Санькой общего языка не нашли. Неудивительно. Между ними всего двенадцать лет разницы. Никто от неё и не требует, конечно же, быть ему матерью. У Саньки прекрасная мать. Но Лизанька могла бы не так явно раздражаться, не так уж часто они с Санькой пересекаются. Да и внук любимый мог бы поменьше папиной жене хамить. Лизаньку вслед за Санькой уже все называют папиной дурой. Ну куда это годится?! Он, Санька, конечно же, умный. Всё читает, читает. Парень из-за книг ослепнет скоро! Но не все люди одинаковые. Уж как Маргарита Павловна ни старалась мальчишке объяснить – ни в какую. «Я, – говорила она ему, – тоже книг не читала и не читаю. Ты же меня не оскорбляешь!» – «Ты, бабушка, – отвечал сорванец, – хорошая. А она – плохая!» Ну кому папина новая жена хорошей будет? Но всё равно, грубости это не оправдывает. От Лёшки в налаживании отношений толку никакого. Как приезжает – так и засаживается с отцом в шахматы играть да водочку попивать. Такие уж у них характеры… Зачем Лизаньке её Лёшка? Лизанька красивая, молодая. А Лёшка в свои сорок четыре мог бы и получше выглядеть, да и деньги какие-никакие зарабатывать. Не покупают картины – займись чем-нибудь другим. Пиши себе на здоровье, коли бог талант дал, но работать куда-нибудь устройся. Маргарита Павловна как-то попросила Лёшку залы ресторана расписать пейзажами, заплатить предлагала. Так он раскричался: мол, что он, совсем скотина – с матери деньги брать?! Так денег и не взял. И залы ресторана пейзажами не расписал. Пока, во всяком случае. Два года уже всё только собирается… Да что она тут сама с собой сплетничает, близким людям кости перемывает! Вставать пора!
Маргарита Павловна проснулась давно. В последнее время её часто мучила бессонница. Не мучила. Оборот речи просто. Не спалось – и всё. Сидела на балконе, смотрела на бухту. Думала о жизни. Вспоминала скорее… Сентябрь уже на носу, надо бы подсуетиться с сантехникой-отделкой-обстановкой. Семья каждый год приезжает к ней на день рождения. И каждый год семья всё больше. Другой, менее смиренный, нежели Маргарита Павловна, человек подумал бы, что близкие родственники, родственники родственников, друзья-приятели и знакомые двоюродных племянников и каких-то совсем уж не поддающихся кровному и некровному родству людей приезжают в Крым на бархатный сезон. Кто на две недели, кто на три, а кто и на месяц. День рождения-то – ровно день. И дочь от второго брака первого мужа её старшей сестры Светланы Павловны ей, Маргарите, вроде как и вовсе никаким боком не родня, чтобы к ней на день рождения прилетать из Москвы и месяц тут, в Балаклаве, торчать на всём готовом и бесплатном. Но то – другой. Маргарита Павловна же только радовалась, что огромная куча народу под общим названием «родственники» слетается к ней в сентябре. Любят. Уважают. Что ещё пожилому человеку надо? Разве иногда мелькала у неё нехорошая мысль: как хорошо, что угораздило её в сентябре родиться, а не в июне-июле-августе, в разгар сезона. Жаль, правда, что не в феврале, когда Балаклава, да и весь Крым пусты и безвидны. Но она немедленно гнала от себя эти недостойные мысли, потому что, став владелицей успешного гостиничного бизнеса, осталась всё той же смиренной доброй Риткой, каким бы это противоречивым ни казалось со стороны. А сама Маргарита Павловна об этом не задумывалась. Мысли её были просты и полны прилежания: пальмы обернуть, если зима холодная; строителей найти непьющих и рукастых; кухарку, умеющую вкусно готовить, ублажить; шофёры – чтобы не напивались; прикормленные таксисты – чтобы с клиентов не драли больше положенного; горничные – чтобы старательные; чтобы постояльцам комфорт.
Никогда она не нервничала, не раздражалась на одни и те же Светкины и Петькины разговоры о том, что эта бесталанная, безгласная Ритка круче всех выбилась; кто бы мог подумать! И предположить никто не мог, что жизнь её – бездарную серую Ритку – так полюбит и белым лебедем для неё обернётся. Что отчим окажется не то караимом, не то греком и свой, отбитый у властей кусочек земли завещает Ритке, а не родному сыну Пашке. Ну а как ему было родному сыну Пашке что-то завещать, если Пашка в восемнадцать лет ноги в руки – и в Москву. И ни слуху ни духу. Пару писем написал: мол, поступил в Плехановку – учился-то мальчишка отменно, в цифрах соображал – и молчок. Ни разу домой на побывку не приехал. Где-то понять можно: с отцом у него после Риткиного замужества отношения не заладились. Мальчик был с характером. И отчим Риткин после смерти матери таким стал, что ой! Ни с того ни с сего вдолбил себе в голову, что жена его обожаемая первого мужа больше любила, даже их общего сына в честь покойника назвала. Зло срывал, понятно, на Пашке. Пока Рита с ними жила, ещё ничего, всё сглаживала, всех жалела. А как замуж вышла… Вот Пашка, как подрос, в Москву и усвистел с концами. Уж как Маргарита Павловна младшего брата искала – и не передать. Вину чувствовала, как за недосмотренного щенка Кубика. Бросила семилетнего пацанёнка. Вроде как и не совсем – постоянно у них с Василием Николаевичем в семейной общаге торчал. А как Лёшка родился и им квартиру дали – Пашке тринадцать лет стукнуло, – она меньше внимания на него стала обращать. Учился Пашка хорошо, а что с отцом собачился – так подросток без матери, учится – и слава богу. Всё равно её вина, недоглядела. Надеялась Маргарита Павловна, что бродит где-то по земле Павел Петрович и всё у него хорошо, и рано или поздно найдёт она его. Или он её. Всё одно – она виновата! Поздно искать кинулась на самом-то деле. Когда отчим помер в той самой палате реанимации, куда наказал вызвать нотариуса и записал на Ритку свой земельный надел в Крыму. Это Пашке уже тридцатник был. С отъезда двенадцать лет прошло. Маргарита Павловна в Москву поехала, в справочной была, в деканате Плехановки. В справочной – ничего. В деканате пожилая инспекторша какие-то бумаги разыскала по фамилии-имени-отчеству. Действительно, был такой студент – Павел Петрович Левентов. Ленинский стипендиат. Был. Окончил с отличием. Распределён на крупный московский завод, вроде как женат на москвичке был, и даже ребёнок имелся. Маргарита Павловна в милицию обратилась. Долго отсылали туда-сюда, в конце концов внимательно выслушали, но разыскивать не стали. Специально разыскивать законных оснований, простите, не имеется. Да ну что вы нам его фотографию суёте? Мы что, все архивы должны прошерстить, имея на руках фотографию восемнадцатилетнего пацана, о котором вы столько лет не вспоминали? Не хочет с вами дела ваш единокровный брат иметь. Мы-то тут при чём? Заявление о пропавшем подать? На каком основании? Заявление надо было подавать по месту его жительства, когда ваша связь с ним оборвалась. Он, может, фамилию сменил, да и всю биографию. Вы в курсе, что в стране творилось и творится, или на другой планете обитаете? Вы, извините-простите, поздно кинулись. Нет повода и причины, да и недосуг в базах рыться посреди того, что, как говорится, совершается дома. И без вашей ерунды дай бог не впасть в отчаяние. Хитросплетения семейных саг – это не к нам, а к сценаристам мыльных опер.
Вернулась тогда Маргарита Павловна домой и сказала Василию Николаевичу чемоданы паковать. Нечего им больше в Казахстане делать.
– В Россию? – спросил муж.
– В Крым! – уверенно ответила она.
Никто не ожидал, что Марго-Рита не захочет вернуть себе российское гражданство и возвратиться в Москву или Подмосковье, а поедет сюда, в Крым, станет громадянкой Нэзалэжной, что так – по меркам родни – разбогатеет. Опять же другая на месте Маргариты Павловны, бия себя кулаками в грудь, рассказала бы родственничкам, чего всё это стоило – имея в качестве стартового капитала лишь крохотный кусочек земли в крымских степях, стать владелицей гостиничного бизнеса у самого синего моря. Не такого большого, но крепкого и доходного, постоянно расширяющегося. Другая разогнала бы всю эту кодлу к чертям собачьим, плюнув им вслед. Другая. Но не прилежная Ритка, вложившая всё – и бесконечную работу, и безмерное терпение, и сердце, и душу, и, разумеется, деньги – в свой небольшой трёхэтажный гостевой дом, плюс парочку отдельно стоящих коттеджей, плюс прогулочную яхту, плюс катамаран, плюс разнообразный туристический сервис, плюс текущую стройку пятиэтажного особняка. Она, казалось, вовсе не замечала завистливых разговоров за спиной. Живя так, как будто всё ещё скоблит и надраивает полы, стирает штаны, гладит блузки и так далее, и так далее, и так далее. Маргарита Павловна была самозабвенной трудягой.
Она даже не понимала, над чем смеётся Василий Николаевич.
– Ты знаешь, как тебя тут называют все, включая твою собственную кухарку? – как-то однажды, от души хохоча, сказал ей вечно слегка хмельной, совершенно последние двадцать лет бездельный, но в сущности беззлобный и даже добродушный муж, частенько шляющийся от скуки по любовно обихаживаемой Маргаритой Павловной территории.
– Как? – ровно спросила Маргарита Павловна, перевешивая за горничной полотенца в номере правильно, «по-европейски».
– Казашка Маргарита!
– Ну и что? – не меняя тона, не удивилась она, разглаживая покрывало на кровати. – Я и есть казашка Маргарита. Я – из Казахстана. Из Казахстана – значит, казашка. Люди просты. Я сама простая. – Улыбнулась она своему Васе. – Иди, родной, на кухню. Поешь, выпей рюмку-другую… В этом коттедже что-то со щитком-распределителем. Мне ещё надо электрика вызвать.
Получая разрешение на «выпить рюмку-другую», муж приходил в прекрасное расположение духа и уносился болтать с кухаркой. И тут же переставал испытывать лёгкую мимолётную неловкость от того, что о щитке-распределителе думает женщина. Ритка не женщина, а жена! Это её дело – вот пусть и думает.