Естественный отбор
Шрифт:
Старцем его недавно звать стали. Года два назад, когда игумен к нему двух послушников определил.
Так, слушая М.В., мы незаметно дошли до монастыря. Перекрестились на образ Югской Божией Матери и ступили под арочный свод главного прохода. Яша сразу заметил, что в углублении на стене уже закреплена какая-то табличка. Он ускорил было шаг, но потом сдержался и даже нарочито отстал, чтобы, наблюдая со стороны, насладиться нашей реакцией, когда прочтем его имя. Табличка была сделана из меди и по размерам точно вписывалась в углубление. Выглядела она примерно таким образом:
– Красивый шрифт, -
– Да, - согласился я.
Мы помолчали. Яша, не заметив по нашим лицам ничего радостного для себя, подошел поближе.
– Ба!
– воскликнул М.В., поворачиваясь к нему лицом, - Яша, ведь твое имя тоже в буквах алфавита! Ты тоже жертвовал на строительство церкви!
Яша пристально, минут пять, как загипнотизированный, смотрел на табличку, не слыша и не замечая ничего вокруг.
Я тронул его за плечо:
– Пойдем, мы собирались познакомиться со старцем Пантелеймоном. Масленников уже около келий нас ждет.
Яша растерянно перевел взгляд с таблички на мое лицо и в каком-то сомнамбулическом состоянии послушно пошел за мной следом.
М.В. призывно махал нам рукой, стоя рядом с невысокой, окрашенной в охру дверью. Когда мы приблизились, он слегка постучал по ней костяшками пальцев и приоткрыл. Старец Пантелеймон, довольно плотного телосложения мужчина, с нечесаной толстовской бородой, в черной рясе, поверх которой были рассыпаны его длинные седеющие волосы, сидел на деревянном стуле за небольшим письменным столом и что-то писал. Помимо стола в комнате (кабинет? гостиная? прихожая?
– вероятно, все вместе взятое - "общая" комната) находился большой трехстворчатый шкаф, деревянная лавка - от стены до стены и в противоположном от двери углу небольшая икона Св. Сергия Радонежского, в посеребренном киоте. Маленькая дверь, не согнешься - не пройдешь, вела из "общей" комнаты в спальню.
Старец поднялся из-за стола нам навстречу. Мы поклонились, по христианскому обычаю. Старец в ответ поклонился нам и пригласил присаживаться на лавку.
– Никак с таллиннскими гостями решил меня познакомить?
– обратился он к М.В.
– Да, они много наслышаны о...
– Где я могу найти Вашего ктитора? Или кто тут строительством заведует?
– неожиданно перебил Масленникова Яша.
– ?!
– Я прошу извинить, но у меня дело, не терпящее отлагательств, пояснил он нам всем и, повернувшись к М.В., попросил:
– Миша, пожалуйста, проводи меня. Минут десять поговорю, и вернемся.
Я, конечно, понял, какая Яшу муха укусила. Но так неуважительно к старцу вести себя в его кельи!? Нужно было отложить визит к Пантелеймону, а коль уже пришли беседовать, оторвали старца от его уединенных размышлений, то надо оставлять за порогом суетные помыслы. Однако удерживать Яшу, если он на что-то всецело настроился, было бесполезно, а присутствовать при его разборках с монастырскими властями я не хотел. Поэтому попросил у старца разрешения остаться. Он не возражал.
– Рассказывай, - обратился ко мне старец, когда Яша с Масленниковым вышли из кельи.
– Какому патриархату в Эстонии православные хотят подчиниться?
– Вадим...- неуверенно произнес я. И сразу понял, по голосу, по глазам и еще по каким-то неуловимым приметам, что сидящий напротив меня старец и уехавший из Эстонии в поисках смысла жизни пятнадцать лет назад Вадим - одно и тоже лицо.
– Вот так встреча!
– искренне восхитился я.
– Я уже давно не Вадим, - мягко поправил меня старец.
– Принимая монашество, человек отрекается от всего мирского, в том числе, и от прежнего имени.
– Ну да, конечно...
– Но, если тебе так удобнее, можешь называть меня Вадимом. Мне безразлично. Форма обращения должна способствовать взаимному раскрытию участников беседы, чтобы не было неискренности, недомолвок.
Я пребывал в некотором замешательстве. С одной стороны, отправляясь в Мелешки, я надеялся встретиться с Вадимом. С другой стороны, этого благообразного старца, с кроткими детскими глазами, от всего облика которого веяло тишиной и умиротворенностью, язык не поворачивался называть мирским именем.
– А разве патриархат не форма?
– вернулся я к прозвучавшему в начале беседы вопросу, решив, что задумываться над именем не имеет смысла - как по ходу беседы сложится, так и будет.
– Форма, - согласился он.
– Но по тому, какую форму вы выберете, можно судить о нюансах содержания.
– Форму, к сожалению, на нас хотят надеть ту, которая более нравится политикам. Но при всем уважении к Константинопольскому патриарху, большинству православных Москва духовно ближе, чем Стамбул и Хельсинки. И мы с Яшей к вам не в турецких шароварах приехали.
– Много еще в мире суеты, - вздохнул старец.
– И все же, - перевел я разговор на более интересную для меня тему, каким образом Вадим, который, уезжая в Мелешки, проповедовал бедность как "евангельскую жемчужину", говорил о губительности борьбы за первые места в иерархиях ценностей, стал особо уважаемым среди горожан старцем Пантелеймоном, Председателем Совета самой богатой в городе организации Дома трудолюбия?
– Я никогда не боролся и не борюсь за места в каких бы то не было иерархиях. Имущество, которое принадлежит лично мне, уместится в тот рюкзак, с которым я приехал в Мелешки. Имущество, которым я пользуюсь в этой кельи шкаф, стол, лавка - принадлежит монастырю, но и его у меня в пользовании не больше, чем в квартире у самого бедного жителя города. Я действительно несу тяжкое для монаха послушание - ежедневно соприкасаюсь с миром людских страстей. Оно меня угнетает. Для души, жаждущей единения с Богом, оно тяжелее любого рабского физического труда. Только пост и молитва позволяют сохранять кротость, смирение, любовь ко всякой Божией твари.
– Ты хочешь сказать, что твою душу не греют ни слава, ни почет, ни знатное положение главы Попечительного Совета о Мелешкинском Доме трудолюбия? Что смирение и любовь, а не ум, не хитрость вознесли тебя на эти вершины?
– Слава, почет, знатное положение - это не вершины Духа. Это все мирское. Они могут быть препятствием на пути Богопознания для неокрепших в вере душ, но способствовать возвышению души они не могут. Что касается второго вопроса, то я отвечу тебе словами Достоевского: "Смирение любовное странная сила, изо всех сильнейшая, подобной которой и нет ничего". Для того, кто встал супротив зла мира сего, нет высшей мудрости чем та, которую дал Спаситель людям в притче о правой и левой щеке.