Естественный отбор
Шрифт:
— Арестант, что ли?
— Считай, что выдворен за пределы нэзалэжной Украины.
— У меня не «воронок»! Я буду жаловаться в пароходство… — шутя прохрипел капитан.
— Попутного ветра, Степаныч!
— Ветра как раз мне не хватало, мать их хвать! — прокряхтел капитан и снова плюнул через борт в пенный след уходящему катеру. И тут же оглянулся — не видит ли кто из команды?
Капитан поднялся в рубку и с отвращением скинул мокрую зюйдвестку. Глядя, как негаданный пассажир выжимает рукава куртки, негромко сказал ему:
— Счастливого Рождества, бегунец. Где бумаги?
Ему протянули целлофановый пакет. Не разрывая упаковки, Степаныч бегло глянул на пассажира и крякнул от неожиданности:
— Вот те номер… Ничего себе рождественский подарок!
Приземлились они тогда в Сальской степи и, закопав в землю парашюты, направились на хутор, где вел нехитрое фермерское хозяйство донской казак Лопа. Но верстах в пяти от хутора в голой степи нагнал их верховой седоусый милиционер. Свесившись из седла, зачастил замысловатым казачьим говорком:
— Не к есаулу ли Лопатину идут гости глодать кости? Если к Лопатину, то Семен Засечный, подхорунжий Донского казачьего войска и участковый тутошнего степу, — ударил себя в грудь седоусый, — зараз ходить на хутор не советует, на вас зараз засада там из омоновцев.
— Как, говоришь, тебя зовут? — вылупился на него скиталец африканских саванн и джунглей.
— Семен Засечный, — кинул руку к козырьку милицейской фуражки тот.
— А не врешь?
— Тю-ю, гад какой, неверующий!.. У нас полстаницы Засечных. В старое время, которые казаки по засечной линии стояли, чтобы ногаи и татарва набегом на Москву не прошли, те и писались подряд — Засечными.
— Чего омонам-то от нас? — спросил Скиф.
— Вам, паря, виднее… Но так тебе скажу: есаула Лопу молодые казаки им не отдали. А я верхи по есаульскому слову и вам наперехват.
— Мог бы сдать нас и еще звезду на погон приколоть, — сказал Засечный.
— Тю-ю, гад какой! — ощерил белые зубы участковый. — Мы в степу и при Советах-то дедовский обычай как могли берегли. Мент ты или не мент, а все одно позор на род твой казачий до десятого колена ляжет…
— А какой обычай? — спросил Засечный.
— «С Дона выдачи нет!» — слышал о таком, полный тезка? — спросил участковый и добавил, ощерясь: — Говорил мне Лопа, ан не могет быть такого, чтобы с обличьем, как твоя харя, и с фамильей нашенской был бы ты не нашенского, не казачьего роду, паря?
— Харю мою уже не отмыть, а делать-то нам что, тезка? — спросил Засечный, проникаясь уважением к участковому.
— Делать-то? — усмехнулся тот, осадив всхрапнувшего коня. — Пока по хуторам у казаков сховаетесь. А поутихнет гвалт, бумаги выправим, казачка моя по дедовскому обычаю пирогов в дорогу напечет…
Все лето Скиф и Засечный кантовались у казаков на Сале, на Кумылге и в азовских плавнях близ станицы Ахтарской. А когда над степью и плавнями потянулись караваны перелетных птичьих стай, все устроилось само собой. Появился Лопа с седоусым милиционером Засечным. Они привезли их новые паспорта и предложили перебраться к оренбургским казакам — кровным братьям дончаков.
Скиф предложение принял сразу, потому что у оренбуржиев находилась работа по специальности для Анны и была гимназия с преподаванием иностранных языков для Ники. Но Засечный, каждый раз провожающий затуманенным взглядом улетающих за море птиц, перед самым отъездом внезапно переменил решение ехать в Оренбург.
— Командир, — сказал он, косясь на клин диких гусей, — там, в Африке, потом у братушек-сербов в боях за Дубровник, под Скопле мне Россия виделась оттуда синеокой красавицей с длинной русой косой, идущей поутру средь березовой голубени к колодцу за водой… А приехав, увидел ее беззубой, грязной и пьяной старухой, на коленях просящей милостыню в переходах у трех вокзалов. Наша с тобой Россия осталась в туманном прошлом, а эта новая нам не принадлежит. Она, как вокзальная шлюха, легла под уголовную братву, под жирных Походиных и Косоротых и прочую шушеру… Сердце кровью обливается, командир!
— Понимаю тебя, Семен, — обнял его Скиф. — Но брошенное поле чертополохом зарастает, трудно его вырывать потом… Лемехом надо, хорошим новым лемехом уже сейчас поле перепахивать, чтобы следа от всей этой дряни не осталось. Зубами рвать. Ведь наше завтра, завтра России начинается сегодня… Я верю, Бог нам поможет!
Засечный с сомнением покачал головой.
— Командир, в Сербии братушки звали нас с Сашей Алексеевым твоими двумя крылами… Сашку убили гниды, мы сквитались с кем могли… Забирай Аню с дочкой, и махнем ко мне в Африку. И жить там у вас будет на что… Бог, конечно, всемогущ, но бесы пока всюду хороводят.
— Ты правильно говоришь, Семен, что «пока хороводят»… Ведь за правду, за жизнь людскую на земле бороться надо. Не заяц я, чтобы по свету бегать! Моя страна — это моя страна. Для жены и дочери моей — их страна. Поэтому говорю тебе — нет.
— Вольному воля, — вздохнул Засечный и, уткнувшись в Скифа лбом, добавил: — Прости, командир, и пойми… Дети у меня в Африке, восемь черненьких чувырликов.
— Не навсегда бы нам разминуться, Семен, — отстранившись, сказал Скиф.
— Как Бог даст, — кивнул Засечный и улыбнулся разбойничьей улыбкой. — Вмажем самогону по-окопному на посошок и Сашку Алексеева, святую его душу, помянем. Когда еще придется.
Отгоняя воспоминания, Засечный потряс кудлатой головой и потянулся к Степанычу с рюмкой.
— Степаныч, я тебе скажу, что тебе может не понравиться. Твои хозяева — суки. «Славянское братство» — хитро придуманный капкан, ничего общего не имеющий со славянской идеей. Отслеживают, кто из господ офицеров чем дышит, а когда нужно, их лбами сталкивают, как баранов.
— От, хай им бис! А я ще гроши не брал с них за услуги по нелегальной перевозке, — совсем огорчился капитан.