Естествознание, философия и науки о человеческом поведении в Советском Союзе
Шрифт:
Для того чтобы сделать попытку ответить на эти вопросы, необходимо от проблем агрономии перейти к политике. Ключи к «делу Лысенко» лежат не в сфере теоретической биологии или марксистской философии и даже не в области практической агрономии — их следует искать в том состоянии политики, экономики и культуры, которое существовало в Советском Союзе в период с конца 20-х и до начала 30-х годов.
На протяжении большей части 20-х годов политический и экономический контроль над жизнью общества со стороны партии и правительства был довольно слабым, по крайней мере по сравнению с тем, что произошло позднее. Правда, уже и в то время Коммунистическая партия нетерпимо относилась к существованию каких-либо других политически организованных групп; уже тогда Советский Союз представлял собой авторитарное государство, в котором у органов его безопасности был короткий разговор с теми, кого подозревали в активной политической оппозиции Советской власти. Однако для среднего советского гражданина, принимающего или просто подчиняющегося власти большевиков, государство не представляло собой угрозы. Рабочие утратили возможность осуществлять контроль за работой предприятий, на что выражались надежды в начале 20-х годов, однако существующий режим выражал их классовые интересы, а программа индустриализации еще не осуществлялась теми темпами, как это случилось в ходе последующих пятилеток. Крестьяне в целом жили более зажиточно, нежели это было до революции 1917 года или после начала осуществления коллективизации. Они располагали большей частью пахотных земель, принадлежавших до революции церкви, дворянству или царствующей фамилии, а отсутствие строгого регулирования в сфере торговли позволяло им получать прибыль от продажи произведенной продукции. Положение научной интеллигенции, чьи взгляды сформировались в основном до революции, было более сложным, чем у пролетариата и крестьянства, однако она по-прежнему пыталась сохранить хоть что-то из дореволюционного образа своей жизни.
Все это изменилось с наступлением в 1929 г. того, что Сталин назвал «великим переломом» [225] . Первый пятилетний план развития страны, осуществление которого началось в 1928 г.,
225
Joravsry D.Soviet Marxism and Natural Science, 1917–1932. N. Y., 1961. P. 233–271.
Такова вкратце была политическая и экономическая ситуация в стране в 30-е годы, оказавшая влияние на развитие интеллектуальной жизни. «Вторая революция», происходившая в эти годы, была направлена на построение социализма. Предполагалось, что в ее ходе будут созданы новые формы организации промышленности и сельского хозяйства, которые рассматривались как имеющие преимущество перед всеми предыдущими моделями экономической деятельности. Новые формы организации промышленности строились на основе государственной собственности и контроля над средствами производства — принципе, от проведения в жизнь которого в первую очередь страдали бывшие собственники или промышленные менеджеры, а не рабочие. В то же время новые формы в организации сельского хозяйства имели противоположный эффект. За исключением беднейших слоев, крестьяне лишались собственности и права осуществления контроля над землей, которой, как считалось, они владели. Результатом этого явилась оппозиция правительству со стороны крестьянства, приведшая к кризису в сельском хозяйстве. Многие крестьяне умышленно скрывали или просто уничтожали продукты своего производства. Сам факт выживания советского режима в начале 30-х годов был непосредственно связан с успешным решением вопроса о кризисе сельского хозяйства.
Советское правительство испытывало в то время отчаянную нужду в политически преданных специалистах в области сельского хозяйства. Профессиональные биологи с университетских кафедр или из исследовательских институтов не подходили для этой роли, как по соображениям их политических взглядов, так и по их профессиональным интересам. Самые талантливые из них занимались теоретическими исследованиями, которые могли дать экономический эффект лишь значительно позже [226] ; 20-е годы можно в этом смысле назвать «годами дрозофилы», а не «годами гибридной пшеницы» в области генетики, хотя позднее прямая связь между этими направлениями обнаружилась со всей драматичностью. «Дни гибридной пшеницы» наступили в 40-х годах, и они принесли единственный практический результат генетических исследований [227] . Однако в начале 30-х годов в России эти достижения не наблюдались. Более того, профессиональные биологи, как и большинство ведущих советских ученых того времени, были зачастую выходцами из буржуазных семей. Будучи в курсе зарубежных исследований (по крайней мере, в своей области), эти ученые сами во многих случаях получили образование за границей, но все они в то же время были представителями класса, попавшего под подозрение в начале 30-х годов. Очевидно поэтому, что в то время, для того чтобы представить отсутствие у них интереса к практическим проблемам сельского хозяйства в качестве сознательного акта, направленного на «подрыв» социалистической экономики, не нужно было прикладывать слишком больших усилий; то же самое можно было бы сказать и об их интересе к проблемам евгеники, который представлялся как выражение симпатий к фашистским и расистским теориям, и об их взглядах по поводу относительно устойчивой природы гена, которые трактовались как возрождение церковных представлений о неизменной биологической природе.
226
Даже в тех случаях, когда советское сельское хозяйство могло использовать последние достижения мировой агрономической науки, крайняя его отсталость весьма затрудняла подобного рода использование мирового опыта. Следует отметить, что степень развития советского сельского хозяйства в период, предшествовавший коллективизации, была предметом большой дискуссии в Советском Союзе после смерти Сталина. До 1956 г. среди советских историков была распространена точка зрения, согласно которой развитие материально-технической базы советского сельского хозяйства в 1929 г. привело к «противоречию» между новыми производительными силами и старыми производственными отношениями, что, в свою очередь, и привело к необходимости коллективизации как формы разрешения этого противоречия. В послесталинский период этот взгляд всерьез ставился под сомнение; автор одного из первых серьезных исследований этой проблемы, вышедшего после 1956 г., пришел к выводу о том, что к началу 30-х годов новая материально-техническая база еще не была создана. Из подобного взгляда, разумеется, вытекал вывод об отсутствии теоретического обоснования высоких темпов коллективизации. См. об этом: Данилов В.П.Создание материально-технических предпосылок коллективизации сельского хозяйства в СССР. М., 1957; Богденко М.Л., Зеленин И.Е.Основные проблемы истории коллективизации сельского хозяйства в современной советской исторической литературе // История советского крестьянства и колхозного строительства в СССР М., 1963. С. 192–222, особенно с. 194–195.
227
Эксперименты с дрозофилой (Drosophila meelanogsster) проводились с 1910 по 1928 г. в Колумбийском университете; первые плодовые мушки были привезены в Россию в 1922 г. Г. Дж. Меллером (H.J. Muller), учеником Т.X. Моргана. Первые коммерческие сорта гибридной пшеницы появились в США после 1933 г., а в 40-х годах эти сорта получили распространение; к 1949 г. 77,6 % всех посевных площадей в США было засеяно этими сортами ( Dunn L.C.A. Short History of Genetics. N. Y., 1965. P. 140; Sturtevant A.H.A. History of Genetics. N. Y., 1965. P. 45–57; Mangelsdorj P.C.Hybrid Corn // Genetics in the 20th Century. N. Y., 1951. P. 551–571; О влиянии визита Меллера в Россию в 1922 г. см.: Adams M.B.The Founding of Population Genetics… // Journal of History of Biology (Spring 1968). P. 23–29.
В противоположность этим ученым Лысенко рассматривался советскими бюрократами как драгоценная находка [228] . Выходец из крестьянской семьи, он был предан советскому строю и, вместо того чтобы уклоняться от решения практических сельскохозяйственных задач, поставил ему на службу все свои весьма ограниченные способности. Чего бы ни требовала партия и правительство в деле осуществления сельскохозяйственных программ, Лысенко поддерживал все эти требования. В последующие годы подобное маневрирование стало для Лысенко осознанной практикой. После второй мировой войны Сталин заявил о своих намерениях «переделать природу» путем посадок лесозащитных полос — и Лысенко тут же выступил с планом такого рода посадок; после смерти Сталина его преемник — Маленков призвал к увеличению урожаев в нечерноземных областях страны — и Лысенко предложил метод удобрения этих земель; затем Хрущев, после своего визита в США, заинтересовался выращиванием кукурузы — и Лысенко, умерив свою гордыню по отношению к этому продукту, явившемуся плодом исследований современной генетики, предлагает квадратно-гнездовой метод посадки кукурузы; позднее Хрущев выдвигает лозунг, призывающий перегнать США по производству молока и масла, — и Лысенко переключает внимание на разведение коров, дающих молоко высокой жирности.
228
В диссертации А.С. Куроедова «Роль социалистической сельскохозяйственной практики в развитии мичуринской биологии» (МГУ. 1952. С. 99–105) анализируется большое количество проблем, стоявших в советском сельском хозяйстве после коллективизации, и помощь, оказанная в их решении последователями мичуринской биологии.
В начале и середине 30-х годов Лысенко приобрел силу, настаивая на проведении яровизации в колхозах. Отвлекаясь от вопроса о сомнительной практической ценности яровизации, можно сказать, что ее осуществление имело значительный психологический эффект. Основная проблема в то время заключалась не столько в том, будет ли «работать» яровизация, сколько в том, будут ли работать крестьяне. Программа коллективизации по-прежнему была чужда крестьянам, которые на первых порах не видели в «новом социалистическом сельском хозяйстве» ничего «нового», за исключением фактов выселения и лишения крестьян права на собственность. Лысенко же и его последователи внесли много нового в жизнь крестьян. Они заняли крестьян подготовкой семян к севу, организовав эту деятельность в тот период, который исторически сложился как «период безделья» в деревне. Лысенко и его помощники следили не только за тем, чтобы семена были подготовлены к севу, но также и за тем, чтобы эти семена были действительно посеяны. Вскоре ими были разработаны и другие планы и проекты, в осуществление которых вовлекались крестьяне, ранее никогда не сталкивавшиеся ни с чем подобным; если они не были заняты вымачиванием семян в холодной воде, то сажали картошку в середине лета, или срывали листья с хлопчатника, или удаляли пыльцу с колосьев пшеницы, или занимались искусственным опылением кукурузы [229] . Все перечисленное — лишь небольшая часть из выдвигавшихся Лысенко проектов. Внутренняя ценность этих начинаний и проектов
229
Я особенно признателен Дэвиду Жоравскому за то, что он помог мне понять важное значение излюбленных приемов и методов Лысенко, с помощью которых он совершил свое восхождение в 30-е годы.
230
Это заключение основано на содержании встреч и бесед, состоявшихся у меня с советскими официальными лицами в мае-июле 1970 г. в Москве и Ленинграде.
231
В одном из своих выступлений Лысенко настаивал на том, чтобы к участию в его экспериментах были привлечены «тысячи» колхозников. Представляется, что акцент здесь делается как на необходимости личного участия каждого крестьянина, так и на технических преимуществах подобного рода экспериментов. См.: Лысенко Т.Д.Обновленные семена (Беседа с академиком Т.Д. Лысенко) // Социалистическое земледелие. 1935. 16 сентября. С. 1.
232
Существуют, однако, свидетельства того, что на самом деле яровизация приводила к снижению урожаев. См., напр.: Спорные вопросы генетики и селекции: работы IV сессии академии 19–27 декабря 1936 года. Под ред. О.М. Таргульяна. М.; Л., 1937. С. 189–193, 204–205.
После переезда из Азербайджана в Одессу в 1930 г. Лысенко знакомится с И.И. Презентом, который, в отличие от него самого, был членом Коммунистической партии и выпускником Ленинградского университета. Одно время Презент думал, что менделевская генетика являлась подтверждением теории диалектического материализма, но позднее он писал, что «разошелся с формальной генетикой во взглядах на самые кардинальные вопросы» [233] . К сожалению, слишком мало известно о причинах подобного изменения во взглядах Презента, имевшего роковые последствия для советской генетики. Тут сыграли, очевидно, свою роль и те социально-экономические обстоятельства, о которых речь шла выше. Исследования, предпринятые. Д. Вайнером в 80-х годах [234] , показывают, что причиной изменений во взглядах Презента явилось осознание последним противоречий между теорией менделевской генетики и желанием лидеров советского строя акклиматизировать в России экзотические растения и животных в интересах повышения продуктивности сельского хозяйства. Сочетание подобного рода осознания с амбициями Презента, стремившегося к политическому влиянию в советской биологии, и явилось, по-видимому, причиной его критического отношения к классической генетике [235] . В литературе, выходящей как в Советском Союзе, так и за рубежом, Презента часто описывают как некоего идеолога, который в первую очередь отвечает за систематическое изложение взглядов Лысенко и попытку связать их с теорией диалектического материализма [236] . Определение степени участия Лысенко и Презента в разработке системы «мичуринской биологии» представляет собой невыполнимую задачу, поскольку в этом направлении они работали вместе и оба являются соавторами нескольких важных работ. Вполне возможно, что, будучи однажды проинформирован Презентом о тех идеологических возможностях, которые содержатся в его взглядах, Лысенко затем сам был столь же активен в разработке этой системы, как и Презент. Как бы то ни было, факт остается фактом, что до того времени, как началось их сотрудничество с Презентом, Лысенко не пытался связывать свои биологические взгляды с марксизмом, а также не выступал против классической генетики.
233
Презент писал: «Генетика породила диалектику». Позднее он писал об этом как о материале для критики того пути, по которому я шел раньше. См.: Под знаменем марксизма. 1939. № 11. С. 112–114.
234
См.: Weiner D.Models of Nature: Conservation and Ecology in the Soviet Union, 1917–1935. Bloomington, 1987. — Прим. перев.
235
Weiner D.Op. cit.
236
На конференции в 1939 г. Дубинин говорил: «Академик Лысенко очень сильно заблуждается в вопросах менделизма. Однако я думаю, что в известной степени вина за эти заблуждения ложится, академик Лысенко, на вашего помощника — товарища Презента. (Голос с места: „Правильно!“)». См.: Под знаменем марксизма. 1939. № 11. С. 186. В своей книге Хадсон и Риченс отмечают: «Существуют свидетельства того, что законченной разработке своей системы генетики Лысенко обязан в основном Презенту…» С. 15.
В 1935 г. Лысенко и Презент публикуют совместную работу «Селекция и теория стадийного развития растений», ставшую этапной для карьеры Лысенко. В этой работе он впервые переходит от чисто агрономических рассуждений к проблемам создания теории растениеводства как самостоятельной науки и здесь же впервые выступает с критикой классической генетики. К более подробному анализу теоретических построений, содержащихся в этой публикации, мы еще обратимся в параграфе, посвященном анализу системы биологии, выдвинутой Лысенко. Пока же обратим внимание лишь на некоторые изменения в его взглядах. Лысенко начинает мыслить в понятиях противоположности, существующей между «социалистической» и «буржуазной» наукой. «Партия и правительство, — пишет он, — дали задание нашей селекционной науке создать в кратчайший срок новые сорта растений… Однако селекционная наука продолжает отставать, и нет гарантии, что социалистический заказ будет выполнен в поставленные сроки. По нашему глубокому убеждению, корни зла кроются в кризисном состоянии биологической науки о растении, унаследованной нами от методологически бессильной буржуазной науки» [237] .
237
Лысенко Т.Д.Агробиология. С. 55.
Сам тон этой публикации очень сильно отличается от скучного тона ранних работ Лысенко, посвященных яровизации. Теперь его амбиции чрезвычайно возросли: «Мы должны, продолжает он, — непримиримо бороться за перестройку генетико-селекционной теории, за построение нашей генетико-селекционной теории на основе материалистических принципов развития, действительно отражающих… диалектику наследования» [238] .
Здесь мы видим, что Лысенко начинает пользоваться новым словарем, основанным на понятиях «материализм» и «диалектика». В дальнейшем мы еще увидим всё значение этого события.
238
Лысенко Т.Д.Агробиология. С. 58.
В 1935 г. критика академической биологии не была совершенно новым явлением для Советского Союза. На самом деле она началась еще в конце 20-х годов, однако критику того периода следует скорее рассматривать как часть кампании подозрений по отношению к буржуазным специалистам вообще, вне зависимости от их конкретной специальности, нежели как попытку заменить классическую генетику конкурирующей теорией. Незадолго до 1935 г. различные тенденции этой критики начинают объединяться. Этот процесс можно сравнить с впадением мелких критических «ручейков» в общий «поток» осуждения классической генетики, что, естественно, делало этот поток все более «полноводным». Истоки этого негативного отношения к теории классической генетики были различными. Относительно малообразованные селекционеры и некоторые из числа биологов старшего поколения выступали против современных генетических теорий по одним причинам, и причины эти наблюдались не только в СССР, но также и в других странах, включая США. Приход фашизма к власти в Германии, приветствовавшийся некоторыми выдающимися немецкими генетиками (и, разумеется, вызвавший протест у других), также подлил масла в огонь разворачивающихся споров вокруг генетики [239] .
239
14 июля 1933 г. в нацистской Германии был принят закон о принудительной стерилизации. В своей книге Хадсон и Риченс так комментируют это событие: «Несмотря на то что этот вопрос все еще носит спорный характер, не вызывает, сомнения, что генетические исследования продемонстрировали гетерогенность, разнородность человеческих рас, дав тем самым основания для появления на свет различного рода расистских теорий. Представляется очевидным, что Лысенко и Презент отдавали себе отчет в возможности подобного рода выводов из этих исследований и рассматривали их в качестве серьезной угрозы для теории социального равенства. Все возрастающая напряженность политических отношений между Россией и Германией в то время только усилила эти подозрения» (Hudson and Richens. Ор. cit. Р. 27). Дж. Б.С. Холдейн — коммунист, враг фашизма и выдающийся генетик — так писал по этому вопросу в 1932 г.: «Я думаю, что для СССР результаты исследований по генетике человека, демонстрирующие факт существования внутреннего неравенства людей, станут своеобразной проверкой на его приверженность науке». ( Haldane J. B. S.The Inequality of Man. London 1932. P. 137).