Эстетика Ренессанса [Статьи и эссе]
Шрифт:
Одна из мыслей Кошанского: «Самая приятная часть древностей мифология; она дает жизнь и душу поэзии и живописи» - не могла не запасть в душу Пушкина и его товарищей по Лицею.
По свидетельству автора статьи: «Помимо раздела мифологии, особенный интерес в курсе Эшенбурга-Кошанского представляли для лицеистов характеристики древних литератур и отдельных писателей. Многое навсегда входило в представления об античности именно из этого источника. О греческих писателях здесь говорилось, что они «достигли неизъяснимой, им только одним свойственной прелести, равно очаровательной во всех их прочих произведениях…» «где такое обилие слов; такое счастливое сочинение и состав выражений; такой вкус и изящество в выборе и расположении
Лицеистам должны были запоминаться характеристики Анакреонта: «Лирический певец любви и вина», замечательный «по лирическим красотам, по резвой веселости и по их живой откровенной прелести» (стр. 248). Эта характеристика и этот эпитет «резвый» не случайно повторяются Пушкиным в его «Гробе Анакреона» (1815):
Резвый наш Анакреон, Красотой очарованный, Нежно гимны ей поет, Виноградом увенчанный…В руководстве Пушкин также находил беглые характеристики Сафо, Пиндара, Мосха, Биона, Афинея, Эпиктета («раб Эпафродита»), Саллюстия. Тиртей был охарактеризован здесь так: «Сей Поэт-герой умел воспламенять в высочайшей степени дух мужества и славы своими элегическими стихами и военными песнями, исполненными высоких чувств героизма и любви к Отечеству».
Несомненно лицеистов более интересовали римские писатели, особенно поэты, и в первоначальных представлениях о них сыграли свою роль и сведения «руководства», небезинтересные с этой точки зрения. О Тибулле было сказано, что он «занимает первое место в числе римских элегических поэтов. Он умел соединить нежность чувствований с самым благородным и истинным образом выражений…»
На этом фоне понятны заявления юного Пушкина:
В пещерах Геликона Я некогда рожден, Во имя Аполлона Тибуллом окрещен…»Забывают вот еще о чем те, кто толкует о посредстве французских переводов и поэтов... Мифы Древней Греции, независимо от языка, на каком получал о них представление юный поэт, на французском, на русском, даже латинском, заключали в себе поэзию древнего мира, поэзию Гомера, то есть первоисточника, когда значение всякого посредства уже не имеет значения. У меня нет сомнений, что Пушкин еще в раннем детстве в Москве, до Лицея, проникся поэзией древнегреческой мифологии, поэзией Гомера, пусть в переводе Битобе, на французском языке, который он знал как родной наравне с русским. Это тот случай, когда язык не имеет значения, важна поэзия первоисточника, восприимчивость к ней души юного поэта.
Автор статьи делает в высшей степени важное замечание: «Говоря о лицейской поре, нельзя миновать и еще одного круга повседневных реальных впечатлений Пушкина, настойчиво обращавших его внимание к древней мифологии. Это — окружение Царского Села, значение которого в этом смысле еще не учтено до сих пор.
Царское Село широко встречало лицеистов образами древнего мира, конкретными воплощениями книжной мифологии в пластическом искусстве. Царское Село, конечно, было живой школой мифологии, всякий день окружавшей лицеистов: бюсты и статуи садов, дворцов, лестниц, галереи, всe, даже в условности своей, говорило на каждом шагу о древнем мире и создавало трудно представимую сейчас во всей полноте атмосферу домашности и привычности по отношению к его образам. Беллона, Минерва — были привычные лики, глядевшие на лицеиста не только со страниц книг, но и с перекрестков аллей, с «антиков», расставленных между кленами, дубами и липами, где происходили ежедневные прогулки из года в год. Даже на потолках, на сводах дворца и самой церкви, где ангелы были больше подобны купидонам, теснились мифологические существа, с арок и наоконников глядели лепные маски. Кариатиды поддерживали Растреллиев дворец: мраморные девушки в шлемах, работы итальянских мастеров, стояли у колонн. Геркулес с палицей и Флора с венком возвышались близ озера».
Что говорить о Камероновой галерее, с бюстами знаменитых греков и римлян, о живописи в залах... В стране гипербореев был воссоздан древне-юный мир, чему положил начало Петр I своими преобразованиями, ренессансными по сути, и что воспел в своих одах еще Ломоносов, открывший лирику Анакреонта без французских посредников.
Увлечение Пушкина Парни, а затем Шенье хорошо известно, как и Байроном, но это не было ученичеством, а скорее сотворчеством, с непосредственным обращением к первоистокам европейской цивилизации и культуры.
Автор статьи замечает: «По поводу стихотворения « Дориде» Пушкин дает адрес не к Шенье, а к античности (помета его в рукописи: «Подражание древним или как хотите»). И в обеих «Доридах» — шестистишии и девятистишии — у Пушкина впервые появляются чисто греческая пластика, напоминающая о спокойной скульптуре и строгой живописи, афористические стихи («Я верю: я любим; для сердца нужно верить» или: «…желаний томный жар, стыдливость робкая, харит бесценный дар, нарядов и речей приятная небрежность»). Пушкин сразу же нашел точность определений, похожих на уверенные удары резца по мрамору, передающие в нем самые тончайшие оттенки. Самая мелодика рифмующих двустиший, построенных на полутонах, на эвфонии слов, на упоминании неназванных имен — «и ласковых имен младенческая нежность» или: «и имя чуждое уста мои шептали» — всe это свидетельствует о новой эстетике, которая в эту пору стала окрашивать для Пушкина античность и, что важнее, не только античность, но и лирику самого Пушкина».
Прекрасный и точный анализ антологических стихотворений Пушкина, когда вопрос о подражании Парни или Шенье отпадает, но речь о подражании древним, о чем говорили архитекторы, художники, скульпторы эпохи Возрождения в Италии, как и о подражании природе.
Автор статьи говорит о новой эстетике, непосредственно связанной с классической древностью, что и есть эстетика Ренессанса даже там, где она соприкасается с библейской мифологией в творчестве Микеланджело и Рафаэля. При этом греческая пластика в лирике Пушкина проступает непосредственно, что в живописи Рафаэля воспринимается как грация, если точнее по значению в духе эпохи, как благодатная грация.
Становится ясно, Пушкин в условиях ренессансной эпохи в России, восходящей к зениту, и в исключительной обстановке Царского Села вырос как бы непосредственно из классической древности. Поэтому его век стал Золотым веком русской поэзии и культуры.
Пушкин - Рафаэль в поэзии; такого поэта, чистого классика в Новое время, не было нигде в мире, кроме России. Классическая древность входила в его миросозерцание, как русская старина, как библейские легенды или поэтические мотивы Корана, как воспоминания детства и юности, словом, как «золотая мера вещей - красота», что лежит в основе эстетики Ренессанса, или ренессансной классики.
_______________________
_______________________
Золотой век Санкт-Петербурга
(в иллюстрациях).
Понятие Золотого века русской поэзии и культуры связано напрямую с основанием города на Неве, с утверждением Российского государства у Балтийского моря в результате победоносной войны со Швецией и с празднествами Петра Великого в честь русского оружия и античной гостьи Венеры (Таврической), с явлением в миросозерцании русских поэтов и художников богов Греции.