Эстонские повести
Шрифт:
— Так мы же не от совхоза получаем, нас должен кооператив обеспечивать, — объяснила продавщица. — А я бы сама купила. Очень не хотелось бы будущей зимой опять мерзнуть. Я-то еще куда ни шло, а вот малыш… Заболеет, что я тогда стану делать? — сказала она с подкупающей откровенностью.
Такая откровенность пришлась по душе Ханнесу, и он уже готов был из кожи вон вылезти, только бы выполнить просьбу женщины. Но все же, больше для проформы, сказал:
— У нас покладистый лесник, поставьте ему пару бутылок, и дрова будут у вас дома…
— Кого
— Кусти Лооритса. Он заходит к вам хлеб покупать и прочее…
Ханнес сказал это по доброте сердечной и без всякой задней мысли, но у женщины нахмурились брови, теперь она уже была не той, что прежде.
— Нет, у него я просить не стану! — Это было сказано так твердо, что Ханнес понял: эта женщина скорее замерзнет, чем обратится к Кусти Лооритсу за помощью. (Ханнесу вспомнился услышанный им краем уха в деревне разговор, будто Кусти кому-то — называли и имя, но разве все имена упомнишь — сделал ребенка, не ей ли?..)
— Да, да, вам виднее, — сказал Ханнес, и в голосе его чувствовалась теплота, и забота, и уважение. — Голодному быку есть не закажешь! Мы можем и по-другому все устроить, тем более, что я сам от лесничества получаю дрова, и — больше, чем у меня уходит. Так что… из этого тяжелого положения мы найдем выход, — добавил Ханнес и спросил имя и адрес женщины.
Ханнес вышел из магазина в приподнятом настроении, хотя, в сущности, ничего особенного не произошло. Но когда он был уже на дворе мастерской и увидел Эне, которая выжидающе на него смотрела, прислонившись к телеге, у него возникло ощущение вины перед нею.
— Вот, возьми! — произнес он и протянул Эне обернутую бумагой бутылку.
— Все же добыл! — воскликнула Эне радостно. — Вот видишь, мужикам так отпускают, хотя они водку переводят без разума. А кабы пошла я…
— Кто же тебе велел скандал устраивать!
Эне в ответ лишь усмехнулась и сказала, что пойдет теперь, пробежится и по своим делам — на почту и в контору. А если Вангонен придет в ее отсутствие, то…
— Ты ногу-то лошади держать умеешь?
— Дастся, так подержу, а не дастся, так в станок поставим да привяжем! — Тем самым Ханнес дал понять, что он, повидавший разные страны морской волк, разбирается в подковывании лошадей лучше, чем могла предположить Эне.
— Ну-у да, — произнесла Эне с сомнением, но все же отправилась в контору.
Не успел Ханнес выкурить половину сигареты, как…
…из мастерской вышел человек в зеленой парусиновой куртке и направился прямиком к телеге, Ханнесу он не сказал ни слова, подошел к лошади, только после этого спросил, куда ушла Эне и привезла ли она подковы, и добавил, что надо поторапливаться.
Ханнес знал, что Эне бросила подковы в задок телеги, под сено, действительно, он нащупал их там и протянул Вангонену.
Тот взял подковы и направился в сарай. Когда же Вангонен оттуда вышел, в руке у него был настоящий ящик для подковывания лошадей — похожий на средней величины свиное корыто, вдоль корыта шла ручка, на которой висели подковы. «Да, да, для того эта ручка и прилажена, — вспомнил Ханнес. — А внутри подковные гвозди, а точнее ухнали, и молоток, клещи и обрезной ковочный нож, рашпиль для копыт и долото…»— Ханнес с любопытством заглянул в ящик, все ли там так, как в те далекие времена, когда он был еще мальчонкой…
— Я бы не согласился, — говорил Вангонен, мешая финские слова с эстонскими, — я бы не пришел, кабы не увидел, что Хельдурова жена… Она получит все, что хочет… Ты ногу держать умеешь? — И он повернул свое лицо в красных прожилках к Ханнесу, взглянул на него снизу.
— Умею, умею, а как же! — быстро ответил Ханнес. — Сделаешь сначала переднюю, что ли? Мой старик, когда лошадь подковывал, всегда начинал с передней ноги, не знаю почему.
— Так, так, стало быть, можешь и сам коня подковать? — Вангонен испытующе посмотрел на Ханнеса.
— Э-э нет, — ответил Ханнес настороженно. — С той поры столько лет прошло. Я еще совсем мальцом был, просто приглядывался со стороны, как старик работал.
Неожиданно, не произнеся ни звука, Вангонен схватил Упака за переднюю ногу, согнул ее и оглядел копыто. — Иди, держи тут! — приказал он Ханнесу.
Ханнес встал рядом с Вангоненом, наклонился, обхватил бабку лошадиной ноги ладонями, так, чтобы копыто оставалось снаружи, и вдруг почувствовал тяжесть привалившегося к нему мерина. — «Чертова тварь, — подумал Ханнес. — Ишь, не может на трех ногах постоять. Пользуется случаем, не иначе, ленивая скотина!»
Вангонен обернулся, взял из ящика нож для подрезки копыт и принялся очищать и подравнивать копыто.
— Я маленьким парнишкой уже был отцу помощником… Нас было пятеро братьев — всех отец выучил.
— А я с малолетства рос тощим да хилым, работать в кузнице не годился, — сказал Ханнес, словно бы сожалея, и добавил с горечью: — Старик у меня был крутой, сказал: «Нет, из этой салачной молоки кузнеца не выйдет, быть ему либо министром, либо конокрадом — одинаковые мошенники оба!» — Говоря это, Ханнес наблюдал, как Вангонен — один из пяти братьев — ловко подрезал копыто, затем взял рашпиль, аккуратно обточил копыто по краю, затем взял подкову, примерил. Все это Вангонен проделывал ловко и споро, да и что тут удивительного, если он овладел мастерством уже с малолетства.
— Старик откладывал копейки, купил хутор, хотел, чтобы я стал землепашцем. К кузнечному делу у меня душа лежала, а о работе в поле я и слышать не хотел.
— И ты пошел в конокрады? — поинтересовался Вангонен.
— Конокрадом я не стал, а рассорились мы в конце концов намертво, это было. Но — по другой причине. Он был крутой мужик, и уж если озвереет, так всем доставалось, кто ни подвернись. Один раз он дубасил мать, а я вступился… Он меня как схватит за вихор, да как швырнет в угол, я думал, что у меня ни одной целой косточки не осталось… Свирепый старик был, я потом в жизни никогда больше такого не встречал…