Эта девушка
Шрифт:
– Простите. Я вас разбудил?
– Да я, по-моему, вообще не спала, – качает головой она, делая мне знак зайти в дом. Она проходит в гостиную, и я иду за ней. – Как она?
– Пока спит, – пожимаю плечами я. – Не выходила из комнаты.
– Она напугана, Уилл, – кивает Джулия, садится на диван и потирает виски руками. – Она так испугалась, когда я ей рассказала. Я знала, что она будет в ужасе, но не до такой степени. Такой реакции я совсем не ожидала. Мне нужно, чтобы она была сильной при разговоре с Келом. Я не могу ему рассказать, пока она так себя ведет.
– Джулия,
– Да… – шепчет она. – Да, ты знаешь, о чем говоришь…
Она все еще сомневается, что Лейк реагирует абсолютно нормально. На такие ужасные известия все реагируют по-разному. Я даже не заплакал, когда узнал о смерти родителей, и тем не менее это был самый ужасный момент в моей жизни.
Я ехал домой после матча, и тут мне позвонили. В их медкартах были мои координаты для связи. Голос в трубке сообщил мне, что произошел несчастный случай и мне нужно срочно приехать в больницу Детройта. Как я ни умолял, в подробности меня не посвятили. Я попытался дозвониться до родителей по мобильному, но они не отвечали. Я позвонил бабушке с дедушкой, которые живут всего в паре минут езды от больницы, и рассказал им о том, что произошло. Это был самый тяжелый телефонный разговор в моей жизни.
Я гнал изо всех сил, держа мобильный на руле и краем глаза постоянно глядя на экран. Все мои мысли были только о Колдере. Я думал, что случилось что-то ужасное и что мои родители не подходят к телефону, потому что хотят сообщить об этом мне лично.
Прошел час, бабушка с дедушкой так и не перезвонили. Я набирал их номер раз пять, но они не отвечали. После шестого звонка, когда вызов снова переключился на голосовую почту, я начал понимать, что произошло.
Мои родители. Колдер. Они мертвы, все трое.
Припарковавшись около отделения неотложки, я вбежал в больницу и первое, что увидел, – рыдающую в кресле бабушку.
Нет, она даже не плакала. Она стонала. Дедушка стоял ко мне спиной, но было видно, как дрожат его плечи. Его трясло. Несколько минут я просто смотрел на них и не верил своим глазам. Ведь они всегда были сильными, независимыми. Я восхищался ими, уважал и считал лучшими людьми на свете. Казалось, никто и ничто не может их сломить.
Но тогда они предстали передо мной сломленными и слабыми. Единственное, что может сломить таких людей, – то, о чем даже помыслить невозможно. Едва увидев их в холле, я сразу понял, что мои самые страшные догадки подтвердились.
Они все мертвы.
Я развернулся и вышел на улицу. Мне не хотелось там находиться. Надо было выйти на воздух. Я не мог дышать. Дойдя до газона рядом с парковкой, я упал на колени. Слез не было. Мне просто стало физически нехорошо. Раз за разом мой желудок отвергал жестокую правду, в которую я отказывался поверить. Когда во мне совсем ничего не осталось, я упал на траву и стал смотреть в небо, на звезды. А они смотрели на меня. Оттуда, с неба, миллионы звезд смотрят на мир. Мир, где умирают родители и братья и ничто не останавливается в знак уважения к их памяти. Жизнь идет своим чередом, как будто бы ничего не произошло, даже когда чья-то отдельная жизнь оказывается разрушенной до основания.
Я прикрыл глаза и подумал о нем. Последний раз по телефону мы говорили недели две назад. Я пообещал, что приеду на следующих выходных и свожу его на футбол. Но в те выходные Воэн уговорила меня не уезжать. Сказала, что промежуточная аттестация всего через две недели, поэтому надо успеть провести вместе побольше времени, пока все не начнется. Поэтому я позвонил Колдеру и сказал, что не смогу приехать. Вот таким был наш последний разговор.
Последний разговор. И другого не будет.
– Уилл? – раздался у меня за спиной голос дедушки. – Уилл, с тобой все в порядке? – Он стоял рядом, вытирая слезы с полных горя глаз.
На него было больно смотреть. Я не двигался. Просто лежал на траве, смотрел на него и хотел только одного: чтобы он ничего не говорил. Я не мог это слышать.
– Уилл… они…
– Знаю, – быстро ответил я, не желая слушать то, что он скажет.
– Да, – кивнул он и отвернулся. – Твоя бабушка хочет…
– Знаю, – повторил я еще громче.
– Может быть, тебе стоит…
– Не хочу.
Я и правда не хотел. Ноги моей не будет в этой больнице. В этом здании, где лежат трое моих самых близких людей. Без каких-либо признаков жизни.
– Уилл, тебе придется…
– Я не хочу! – заорал я.
Дедушка, мой бедный дедушка, просто кивнул и вздохнул. А что еще он мог сделать? Что еще он мог сказать? У меня только что отняли всю мою жизнь, поэтому меньше всего на свете мне хотелось выслушивать соболезнования от медсестер и врачей, от священников и даже от бабушки с дедушкой. Я просто ничего не хотел слышать.
Оставив меня лежать на газоне, дедушка нерешительно отошел на несколько шагов, но перед тем, как уйти, все-таки обернулся:
– Понимаешь, Колдер тебя зовет. Он жутко напуган. Поэтому когда ты будешь готов…
– Колдер?! – Я боялся верить своим ушам. – Колдер, он…
– Нет, сынок, – покачал головой дедушка. – Нет-нет, с Колдером все в порядке!
Как только он произнес это, на меня как будто навалилось все вместе. Сдавило грудь, лицо запылало, защипало глаза. Схватившись за руку, я перекатился на живот и сел на колени… Что было дальше, помню плохо. Из меня вырвались какие-то утробные звуки – даже не знал, что я на такое способен. Никогда в жизни – ни до, ни после – я так не плакал. Я сидел на газоне перед больницей и плакал от радости, что Колдер жив.
– Ты в порядке? – спрашивает Джулия, выводя меня из ступора.
– Да-да, – киваю я, стараясь стряхнуть воспоминания о том дне, – в порядке.
– Я не хочу, чтобы ей пришлось растить Кела, – поерзав на диване, вздыхает Джулия. – Лейк должна получить шанс прожить свою собственную жизнь. Я не возложу на нее такую непосильную ношу.
– Джулия, – уверенно говорю я, потому что не понаслышке знаю, о чем идет речь, – вы возложите на нее непосильную ношу, если запретите ей это.
Если Лейк не сможет растить Кела, это убьет ее. Точно так же, как мысль о смерти Колдера чуть не убила меня. Для нее это будет страшным ударом.