Эта покорная тварь – женщина
Шрифт:
Известна древнегреческая камея, на которой изображена улитка, как символ похоти, окруженная семью мужскими членами, между которыми расположена надпись: «invicta» (Непобедимая), а вверху — имя императрицы-проститутки.
Клавдий долгое время закрывал глаза на скандальное поведение супруги, но в конце концов казнил ее, узнав, что она даже умудрилась вступить в брак с одним из своих постоянных любовников — Гаем Силием, и при свидетелях подписала с ним брачный договор.
Следующая венценосная нимфоманка — грузинская царица Тамара. Страдая вечной сексуальной неудовлетворённостью, по-простому называемой «бешенством матки», царица сбрасывала своих несчастных любовников со скалы. По приблизительным данным, их количество подходило к двум тысячам.
– ---------------------------------------------------------------------------------------------------
– ------------------------------------------------------------------------------------
Ну, разве не была рабой своей похоти всевластная царица?
Интересны психологические характеристики двух королев-соперниц: Марии Стюарти Елизаветы Английской, данные такими выдающимися писателями как Стефан Цвейг и Виктор Гюго, которые сумели рассмотреть за флером политической борьбы, сражений, заговоров и казней, которыми был так богат XV век, женские лица этих двух властительниц.
СТЕФАН ЦВЕЙГ:
«Как женщина Мария Стюарт — женщина до конца, женщина в полном смысле слова; наиболее ответственные ее решения всегда диктовались импульсами, исходившими из глубочайших родников ее женского естества. И не то чтобы она была ненасытно страстной натурой, послушной велениям инстинкта, напротив, что особенно ее характеризует, — это чрезвычайно затянувшаяся женская сдержанность. Проходят годы, прежде чем ее чувства дают о себе знать. Долго видим мы в ней (и такова она на портретах) милую, приветливую, кроткую, ко всему безучастную женщину с чуть томным взглядом, с почти детской улыбкой на устах, нерешительное, пассивное создание, женщину-ребенка. Как и всякая истинно женственная натура, она легко возбудима и подвержена вспышкам волнения, краснеет и бледнеет по любому поводу, глаза ее то и дело увлажняются. Но это мгновенное, поверхностное волнение крови дол гае годы не тревожит глубин ее существа; и как раз потому, что она нормальная, настоящая, подлинная женщина. Мария Стюарт находит себя как сильный характер именно в страстной любви — единственной на всю жизнь. Только тогда чувствуется, как сильна в ней женщина, как она подвластна инстинктам и страстям, как скована цепями пола. Ибо в великий миг экстаза исчезает, словно сорванная налетевшей бурей, ее наружная культурная оснастка; в этой до сих пор спокойной и сдержанной натуре рушатся плотины воспитания, морали, достоинства, и, поставленная перед выбором между честью и страстью, Мария Стюарт, как истинная женщина, избирает не королевское, а женское свое призвание. Царственная мантия ниспадает к ее ногам, и в своей наготе, пылая, она чувствует себя сестрой бесчисленных женщин, что томятся
Елизавета, напротив, никогда не была способна так беззаветно отдаваться любви — и это по особой, интимной причине. Как выражается Мария Стюарт в своем знаменитом обличительном письме, она физически «не такая, как все женщины». Елизавете было отказано не только в материнстве; очевидно, и тот естественный акт любви, в котором женщина отдается на волю мужчины, был ей недоступен. Не так уж добровольно, как ей хочется представить, осталась она вековечной virgin Queen, королевой-девственницей, и хотя некоторые сообщения современников (вроде приписываемого Бену Джонсону) относительно физического уродства Елизаветы и вызывают сомнения, все же известно, что какое-то физиологическое или душевное торможение нарушало ее интимную женскую жизнь. Подобная ненормальность должна весьма серьезно сказаться на всем существе женщины; и в самом деле, в этой тайне заключены, как в зерне, и другие тайны ее души.
Все нервически неустойчивое, переливчатое, изменчивое в ее натуре, эта мигающая истерическая светотень, какая-то неуравновешенность и безотчетность в поступках, внезапное переключение, с холода на жар, с «да» на «нет», все комедиантское, утонченное, затаенно-хитрое, а так же в немалой степени свойственное ей кокетство, не раз подводившее ее королевское достоинство, порождалось внутренней неуверенностью. Просто и естественно чувствовать, мыслить и действовать было недоступно этой женщине с глубокой трещиной в душе; никто не мог ни в чем на нее рассчитывать, и меньше всего она сама…»
(«Мария Стюарт»)
ВИКТОР ГЮГО:
«Вспомним Елизавету. Елизавета — тот тип женщины, который преобладал в Англии в течение трех столетий — шестнадцатого, семнадцатого и восемнадцатого. Елизавета была не только англичанкой, она была англиканкой. Вот чем объясняется глубокое уважение, с которым епископальная церковь относилась к этой королеве; это уважение, впрочем, разделяла и католическая церковь, что не помешало ей отлучить Елизавету. В устах Сикста Пятого, предававшего Елизавету анафеме, проклятие превращается в мадригал. «Государыня большого ума», — говорит он.
Мария Стюарт, менее заботившаяся о религиозных вопросах и больше занятая женскими переживаниями, не слишком уважала свою сестру Елизавету и писала ей как королева королеве и как кокетка недотроге: «Ваше нежелание вступить в брак происходит от того, что вы не хотите отказаться от возможности свободно предаваться любви». Мария Стюарт играла веером, Елизавета — топором. Оружие неравное. Они обе соперничали в литературе. Мария Стюарт писала французские стихи. Елизавета переводила Горация. Некрасивая Елизавета считала себя красавицей; она любила катрены, акростихи; по ее желанию ключи от города ей подносили купидоны; она поджимала губки, как итальянка, и закатывала глаза, как испанка; у нее было три тысячи платьев, в том числе несколько костюмов Минервы и Амфитриты; она ценила ирландцев за их широкие плечи, носила расшитые блестками фижмы, обожала розы, ругалась, сквернословила, топала ногами. колотила своих фрейлин, Дедлея посылала к черту, била канцлера Берлея так, что бедняга плакал, плевала в лицо Мэтттью, хватала за шиворот Хэттона, давала пощечины Эссексу, показывала свои ноги Бассомпьеру — и при всем том была девственницей.
Она сделала для Бассомпьера то же, что сделала когда-то царица Савская для Соломона. Священное писание упоминало о подобном случае: следовательно, это не могло быть неприличным. Все, что допускала Библия, могло быть допущено и англиканской церковью. Происшествие, о котором повествует Библия, завершилось рождением ребенка, нареченного Эвнеакимом или Мелилехетом, что означает «сын мудреца».
Развратные нравы. Да. Но лицемерие не лучше цинизма.
Современная Англия, имеющая своего Лойолу в лице Уэсли, немного стесняется этого прошлого. Она и досадует на него и гордится им.
В те времена нравилось безобразие, в особенности женщинам, и притом красивым. Стоит ли быть красавицей, если у тебя нет урода? Стоит ли быть королевой, если нет какого-нибудь смешного пугала, который говорит тебе «ты»? Мария Стюарт «была благосклонна» к горбуну Риччо. Мария-Терезия Испанская была немного фамильярна с одним мавром. Следствием этой фамильярности явилась «черная аббатиса». В альковных историях «великого века» не был помехой и горб; примером может служить маршал Люксембургский. А еще раньше Люксембургского — Конде, этот «маленький красавчик».