Эта покорная тварь – женщина
Шрифт:
Тут Перонелла заплакала. «Бедная я, несчастная, горемычная! — продолжала она.— Не в добрый час я на свет появилась, не в добрый час у него в дому поселилась! Мне бы выйти за хорошего парня, так нет же: угораздило пойти за него; а он меня нисколечко не ценит! Другие с любовниками весело время проводят, у иной их два, у иной — целых три, и они с любовниками развлекаются, а мужей за нос водят. За что же мне такое наказанье?!»
«Полно, жена, не печалься! — сказал муж.— Поверь мне, что я знаю, какая ты у меня хорошая, я только сейчас в этом лишний раз убедился. А ведь я пошел на работу, но только ни ты, ни я не знали, что нынче день Святого Галионе и все отдыхают,— потому-го я и вернулся так скоро домой. Но хлеба нам с тобой на целый месяц хватит — об этом-' то я как раз подумал и позаботился. Со мной человек пришел, видишь? Я ему бочку продал,— бочка-то, как тебе известно, давным-давно пустая у нас стоит, только место зря занимает, а он мне дает за нее пять флоринов».
«Час от часу не легче! — вскричала тут Перонелла.— Ты как-никак мужчина, везде бываешь, должен бы, кажется, понатореть в житейских делах, а бочку
Муж очень обрадовался и сказал тому, кто с ним пришел: «Ступай себе с Богом, почтеннейший! Ты слышал? Жена продала бочку за семь флоринов, а ты говорил, что красная ей цена — пять».
«Дело ваше»,— сказал покупатель и ушел.
«Раз уж ты вернулся,— сказала мужу Перонелла,— так иди туда и покончи с ним».
У Джаниело ушки были на макушке: он старался понять из разговора, что ему грозит и что тут можно предпринять; когда же до него донеслись последние слова Перонеллы, он мигом выскочил из бочки и, как будто не слыхал о том, что вернулся муж, крикнул: «Хозяюшка! Где же ты?»
Но тут вошел муж и сказал: «Я за нее! Тебе что?»
«А ты кто таков? — спросил Джаннело.— Мне эту бочку продала женщина — я ее и зову».
«Ты с таким же успехом можешь кончить эго дело и со мной,— я ее муж»,— отвечал ему почтенный супруг.
«Бочка прочная, я проверял,— сказал ему на это Джаннело,— но у вас тут, по всей видимости, была гуща, и она так пристала и присохла, что я ногтем не мог ее отколупнуть. Отчистите бочку — тогда я ее у вас возьму».
«За этим дело не станет,— вмешалась Перонелла,— сейчас мой муж хорошенько ее отчистит».
«Конечно, отчищу»,— сказал муж, положил свой инструмент, снял куртку, велел зажечь свечу и подать скребок, влез в бочку и давай скрести. Бочка же была не очень широкая; Перонелла сунула в нее голову, будто ей хочется посмотреть, как работает муж, да еще и руку по самое плечо, и начала приговаривать: «Поскобли вот здесь, вот здесь, а теперь вон там, вот тут еще немножко осталось».
Так она стояла, указывая мужу, где еще требуется почистить, а Джаннело из-за его прихода не успел получить полное удовольствие, и теперь решился утолить свою страсть как придется.
Он подошел сзади к Перонелле, склонившейся над бочкой, и, обойдясь с нею так, как поступали в широких полях жеребцы с кобылами, наконец-то остудил свой юный пыл. И как раз вовремя, потому что супруг уже закончил работу.
Когда он вылез наружу, Перонелла сказала: «Возьми свечу, милый человек, и проверь, все ли теперь чисто».
Джаннело взглянул и сказал, что теперь он доволен.
Затем он вручил мужу семь флоринов и велел отнести бочку к себе домой».
ДЖОВАННИ БОККАЧЧО. Декамерон
– ------------------------------------------------------------------------------------------------------
Перонелла — образ, типичный для эпохи Возрождения и для своего общественного слоя, но ее характер и образ жизни можно считать лишь в сотни раз уменьшенной копией образа жизни знатной дамы, погрязшей в самых отвратительных пороках и, в отличие от Перонеллы, не только не делающей из них тайны, но и выставляющей их напоказ как предмет особой гордости и как свидетельство соответствия духу своего времени.
Именно эпоха Ренессанса породила такой термин, как « придворная проституция».
Разумеется, придворная жизнь и в предыдущие эпохи не была образцом благочестия, но то, что совершенно открыто происходило при дворах таких монархов, как Франциск I, Генрих II, Генрих III и Карл IX, стало синонимом самой разнузданной и самой извращенной похоти.
ФАКТЫ:
«Франциск I превратил свой двор в гарем, в котором его придворные делили с ним ласки дам. Король служил для всех примером необузданности в разврате, не стыдясь открыто поддерживать свои незаконные связи.
«В его время,— говорит Sauval,— на придворного, не имевшего любовницы, смотрели при дворе косо, и король постоянно осведомлялся у каждого из окружавших его царедворцев об именах их любовниц.
В Лувре жила масса дам, преимущественно жен всякого рода чиновников, и «король,— повествует далее Sauval,— имел у себя ключи от всех их комнат, куда он забирался ночью без всякого шума. Если некоторые дамы отказывались от подобных помещений, которые король предлагал им в Лувре, в Турнелле, в Медоне и других местах, то жизни мужей их в случае, если они состояли на государственной службе, грозила серьезная опасность при первом же обвинении их в лихоимстве или в каком-нибудь ничтожном преступлении, если только их жены не соглашались искупить их жизнь ценою своего позора».
Mezeray рисует в своей «Histoire de France» поразительные картины этой испорченности нравов. «Началась она,— говорит он,— в царствование Франциска I, получила всеобщее распространение во время Генриха II и достигла, наконец, крайних степеней своего развития при королях Карле IX и Генрихе III».
Одна высокопоставленная дама из Шотландии, по имени Hamier, желавшая иметь незаконнорожденного ребенка от Генриха II, выражалась,— как свидетельствует Branlome,— следующим образом: «Я сделала все, что могла, и в настоящее время забеременела от короля: это для меня большая честь и счастье. Когда я думаю о том, что в королевской крови есть нечто особенное, такое, чего нет в крови простых смертных, я чувствую себя очень довольной, помимо даже тех прекрасных подарков, которые я при этом получаю». Brantome при этом добавляет: «Эта дама, как и другие, с которыми мне приходилось беседовать, придерживается того мнения,
Brantome приводит далее мнение одной знатной дамы, которая стремилась одарить всех придворных своими ласками, подобно тому, как «солнце озаряет всех одинаково своими лучами». Такой свободой могли, по ее мнению, пользоваться только знатные особы, «мещанки же должны отличаться стойкостью и неприступностью, и если они не придерживаются строгости нравов, то их следует наказывать и презирать так же, как непотребных женщин домов терпимости».
После всего этого нечего удивляться тому, что одна придворная дама завидовала свободе венецианских куртизанок. Сообщающий этот факт, восклицает: «Вот поистине приятное и милое желание!» Sauval рассказывает следующее: «Вдовы и замужние женщины занимались исключительно всевозможными любовными похождениями, а молодые девушки во всем им подражали: некоторые из них делали это совершенно открыто, без всякого стеснения, другие же, менее смелые, старались выйти замуж за первого встречного, чтобы потом вволю предаваться подобным любовным приключениям».
Но все это было ничто в сравнении с кровосмешением, бывшим в аристократических семействах настолько частым явлением, что дочь,— по словам Sauval'а,— редко выходила замуж, не будучи раньше обесчещена своим собственным отцом.
«Мне часто,— говорил он,— приходилось слышать спокойные рассказы отцов о связи их с собственными дочерьми, особенно одного высокопоставленного лица...»
После всего этого не может не показаться даже невинной одна «благородная девица», которая утешала своего слугу следующими словами: «Обожди, пока я выйду замуж, и ты увидишь, как мы под покровом брака, который скрывает все, будем весело проводить с тобой время».
«Бесстыдство некоторых девиц,— замечает в другом месте Sauval,— доходило до того, что они удовлетворяли свои развратные наклонности даже в присутствии своих гувернанток и матерей, которые, однако, ничего не замечали».
В замке Фонтенбло,— по словам его,— все комнаты, залы и галереи были переполнены такой массой картин эротического содержания, что регентша Анна Австрийская приказала (в 1643 г.) сжечь их на сумму более ста тысяч экю.
Испорченность и извращенность нравов дошла до того, что многие мужчины вступали в связь с мужчинами, а женщины — с женщинами. Одна известная принцесса, например, будучи гермафродитом, жила с одной из своих приближенных.
В Париже придворе было много женщин, занимавшихся лесбосской любовью, чем даже довольны были их мужья, не имевшие в таком случае повода ревновать их.
«Некоторые женшины,— читаем мы в «Amours de rois de France»,— никогда не отдавались мужчинам. Они имели у себя подруг, с которыми и делили свою любовь, и не только сами не выходили замуж, но и не позволяли этого своим подругам».
Маргарита Валуа была в кровосмесительной связи со своим братом Карлом IX и с другими своими младшими братьями, из которых один, Франциск, герцог Алансонский, поддерживал с нею эту связь в течение всей своей жизни.
Это не вызывало в тогдашнем обществе никакого скандала, а послужило разве материалом для нескольких эпиграмм и шутливых песен. Карл IX слишком хорошо знал свою сестрицу Марго, чтобы судить о ней иначе, чем было сказано в «Divorce satirique»: «Для этой женщины нет ничего священного, когда дело идет об удовлетворении ее похоти: она не обращает внимания ни на возраст, ни на положение в свете, ни на происхождение того, кто возбудил ее сладострастное желание; начиная с двенадцатилетнего возраста она еще не отказала в своих ласках ни одному мужчине».
Екатерина Медичи не отличалась большой строгостью нравов. Об этом достаточно можно судить по тому банкету, который она задала королю в 1577 году в саду замка Chenonceaux, где самые красивые и благородные придворные дамы, полураздетые, с распущенными, как у новобрачных, волосами, должны были прислуживать за столом королю и его приближенным».
Поэтому нисколько не удивительно, что самые знатные дамы были в своей интимной жизни в сто раз более циничны и развратны, чем простые женщины».
Ч. ЛОМБРОЗО, Г. ФЕРРЕРО.
Женщина преступница и проститутка
Известно, что Екатерина Медичи не ограничивалась интимными банкетами для узкого круга. Она располагала так называемым «летучим отрядом королевы», который насчитывал от 200 до 300 женщин, обладавших блестящей сексуальной техникой и готовых продемонстрировать ее когда и с кем угодно в ходе тонких политических игр своей повелительницы.
Они и им подобные представляли довольно нечасто встречающийся тип проститутки-нимфоманки. Обычно проститутки, в силу особенностей своей профессии, вырабатывают в себе некую отстраненность от глубоких сексуальных переживаний, которые отнюдь не помогают им в работе, а лишь отвлекают от поддержания имиджа «машины любви». Недаром же между ними бытует такая поговорка: «Если начинаешь кончать под клиентом,— бросай эту работу». Эти же исторические персонажи, отдаваясь каждому желающему, сохраняли при этом ненасытную жажду половых сношений.
Трудно предположить, что они все, как на подбор, страдали нимфоманией. Скорее тут дело в той особой атмосфере полной вседозволенности, в которой интеллектуально слабые натуры теряют ощущение сдерживающих (даже в плане физиологии) начал и действуют даже не под влиянием своих природных влечений, а исключительно под влиянием мощного социального заражения, излучаемого на них окружающим обществом и которому они (даже если бы и хотели) не могут противиться.
КСТАТИ:
«Безумие у отдельных лиц является исключением, у групп, партий, народов, эпох — правилом».