Шрифт:
Ю.Семенов
Эта прекрасная Арктика
Александр Данилович, он же "РП", Горбачев, "Дед", Данилыч, он же "фанфан-ля-тюлип", прозванный так за умение в пятьдесят с лишним лет быть юным, подвижным и неутомимым - и в работе и в шутках,- руководитель полетов, РП на дрейфующей станции "Северный полюс-15". Он высок, красив и седоус. Его хорошо знают в Арктике и летчики и ученые. Утром в его черной палатке жужжит электробритва и пахнет одеколоном, а рядом - аэродром, который прошит двумя дышащими трещинами, и положение, говоря откровенно,
Однажды, когда за стенами промерзшей палатки бесновалась пурга, осторожно поскрипывали многотонные махины льда и все аэродромы на Большой земле были закрыты, он сказал:
– Вот приеду летом в Феодосию, лягу на теплые камушки возле моря, позагораю, а день эдак на пятый думаю: "Сейчас бы хоть на полчасика на полюс..."
Это правда: Арктика, кто хоть раз побывал в ней, становится своего рода болезнью, Высокой Болезнью.
...Когда основные работы по эвакуации дрейфующей станции "Северный полюс-13"
были закончены, рядом с тамошним РП И.Кивой остались начальник станции Сидоров, радист Минин, инженер Зуев, врач Бергман - дожидаться прилета научного руководства, чтобы сдать ему остаток северополюсовой льдины по всем правилам.
Один из последних рейсов сюда делал летчик Шеварнов, а в кресле второго пилота сидел командир эскадрильи Журавлев. Рождения Евгений Журавлев 1937 года, того самого года, когда теперешний начальник полярной авиации Герой Советского Союза М.И.Шевелев вывозил на льдину папанинцев.
Шеварнов вел машину на СП-13 впервые. Журавлев спокойно сидел в кресле второго пилота, к штурвалу не прикасался и только иногда чуть приподнимал правую руку:
приподнимет - меньше газа, или качал головой влево - круче закладывать вираж при развороте. А когда самолет с зимовщиками приземлился на одном из маленьких ледяных островков и Шеварнов, сняв наушники, спросил: "Какие будут замечания, командир?", он, тоже снимая наушники, ответил: "Никаких, по-моему, полный порядок". И сразу вспомнилось: эта профессиональная интеллигентность в Журавлеве от его учителя, от Героя Советского Союза Константина Фомича Михаленко. А какие-то черточки, так подкупающие в Михаленко, я видел у полярного аса Ильи Павловича Мазурука - после войны Михаленко летал с Мазуруком, а Мазурук, в свою очередь, работал с О.Ю.Шмидтом.
В этой преемственности традиций, в этой эстафете Арктики - первый "вирус"
Высокой Болезни...
О Михаленко хочется рассказать побольше. Круг его интересов радует завидным многообразием. Он пишет сценарии, снимает и монтирует фильмы о ледовой разведке для Центрального телевидения. Свои рассказы о фронте, любви, зимовке в Антарктиде сам иллюстрирует. В полет на Северный полюс он отправляется с авоськой, в которой лежат альбом, краски, растворимый кофе и книги - путь над океаном долгий, можно успеть прочитать новинки.
Во время отдыха между полетами Михаленко расхаживает в своем синем спортивном костюме по гостинице, приглядываясь к "типажам", и ласково упрашивает товарищей попозировать. А после он уходит с мольбертом на лед. Арктика есть Арктика: она прекрасна и весной, когда лед светится изнутри сине-голубым, яростно и холодно, а желто-красный диск махонького солнца упирается оранжевым столбом в черные разводья дымной воды; и зимой, когда в синем небе развешаны красно-фиолетовые сполохи северного сияния...
На Диксоне я сразу же попал в атмосферу внешне ничем не проявлявшейся, но тем не менее явственно ощутимой тревоги: положение СП-13 ухудшилось, льдину зимовщиков оторвало от взлетно-посадочной полосы, жизнь людей в опасности. А погоды нет ни на полюсе, ни на Большой земле - всюду пурга, пришедшая с циклоном из Гренландии. С пургой может прийти и торошение. Что такое торошение? Представьте себе канонаду из сотни артстволов, помножьте это на льдины, которые, наползая друг на друга, вырастают до десяти-двенадцати метров и сносят все на своем пути, образуя стометровые реки,- вот это и есть торошение. Льдины ломают аэродром, самолету некуда сесть, и люди остаются отрезанными от земли, недоступные в это время ни ледоколу, ни вертолету.
И сейчас в летной гостинице все волнуются, тревожатся за товарищей. Правда, эта тревога носит абсолютно непоказной характер. Так же сосредоточенно сражаются в шахматы пилоты и "наука", так же сидит за мольбертом Михаленко, но бортмеханик Борис Ефимов и пилот Ментор Агабеков большую часть свободного времени проводят в порту, ожидая новостей и погоды. Они понимают, что, находясь здесь, можно выгадать лишние полчаса, а это так много - полчаса, особенно весной, во время торошения, тут вопрос могут решить минуты, не то что часы. Михаленко, изредка отрываясь от мольберта, даже пробует шутить.
Но стоило только позвонить штурману Алексею Сорокину: "Есть погода", как обычно неторопливый Михаленко в мгновение ока собрался и, подхватив свою авоську с альбомом и красками, не дожидаясь автобуса, быстро пошел, чуть не побежал, к аэродрому.
На подходе к искореженной СП-13 Михаленко сделал лишний круг и передал по радио ледовую обстановку, а она была неважной: разводья величиной с километр, прямо-таки черные озера среди глыбин голубого льда, трещины, торосы высотой в семь-восемь метров... Все это он успел передать по радио перед посадкой - какая-никакая, а все помощь товарищам.
Машину посадили артистически. Забрали вторую партию зимовщиков, которых не успел взять улетевший часом раньше летчик Васильев. Оставшиеся до самого последнего рейса прощались с улетающими, с поваром (вес 120 килограммов, штангист, отличный товарищ, шутливое прозвище Заморыш) и давали веселые поручения уже снятому со льда приятелю (по прозвищу Глыба вес 40 килограммов). И было в этом прощании возле расколотой льдины столько непоказной уверенности в благополучном окончании всей эвакуации, что оставалось только диву даваться. Это ведь Северный полюс, это даже не Антарктида - какой-никакой, а все же материк,- здесь под ногами четыре километра воды и полтора метра льда.