Этапы большого пути. Сатира без юмора
Шрифт:
— Стоп, стоп. Фамилию не разобрал и звание. Не мотай шибко. Вот это да. Старший лейтенант приехал в рабочее время на деревенский пруд, загаженный коровами и дохлыми поросятами. Засада тут у вас в озере? — стал насмешничать Мишка, пытаясь свести злое настроение тёток в шутку. — Мы отвернёмся. Купайте свои тела в этом помойном водоёме, если приличного озера недостойны ваши тела.
Люкс принялся спешно собирать в газету огурцы, пахнущие укропом и смородиновыми листьями, выливал из мисок уху в котелок, а Мишка продолжал выкобениваться. Он тоже горожанин, у него такие права на сидение на берегу пруда.
— Вы случайно своё служебное удостоверение в баньку не берёте, чтобы шайку и скамейку отнять у какой-нибудь бабульки. Стесняетесь. Чего стесняться, если вы офицер, да ещё и такая красивая, как Венерка Милосская.
Женщины что-то кричали, а Кадушкини продолжал:
— Мешочек с удостоверением некуда пристроить? Привязать можно к ноге или ещё куда подвесить. Я б на шее носил…
Как набросились на Мишку дамочки. У обоих оказались удостоверения. Только рыженькая оказалась старшиной. Тут из автомашины выкатился колобок-боровичок. Тоже стал тыкать в нос Мишке своим удостоверением. «Ой, запугали! — дурашливо заорал Мишка, — простите господа офицеры, дурака сантехника, плотника, каменщика и маляра. У меня даже справки нет, что я состою в обществе охраны памятников истории и культуры».
— Вот тебе и демократия, вот тебе и перестройка. Вот тебе и гласность. Напишу-ка я самому высокому начальству, пусть разберётся с этими лахудрами, — говорил зло Мишка, хлебая уху. Друзья сдались под напором краснокорых удостоверений. И покинули излюбленное место.
— Думаешь, я б ушёл, будь у меня коньяк, а не самогон? Отца судили, когда я малышом был. За самогоноварение. …С родной земли согнали. Всякую совесть потеряли. Поехали отдыхать и начали удостоверениями махать. Нахапали корочек.
Выпили друзья, похрустели огурцами, закурили. Новое место им понравилось. Кругом сосёнки, а перед ними — глубокий провал, будто тут метеорит упал, но не тунгусский. Солнце светит, пахнет смолкой. Забыли одноклассники об инценденте, но слышат, воет автомобиль мотором, как собака на привязи. Люкс рукой махнул и криво усмехнулся.
— Врюхались. Там зыбко. Самосвал Лёвка мыл, потонул недавно, в понедельник. Теперь по самые мосты увязнут. — Только он проговорил, как из сосенок выкатилась полненькая в коротком халате, и рыженькая, а на лицах доброта и такая ласка наклеена, что и придумать невозможно.
— Толкните нас, мужчины, пожалуйста. Помогите. Мы, были в расстройстве, забудьте то, что мы болтали. — Сказала рыженькая, снимая очки.
— Буксуете, — грустно сказал Люкс. — Вы нам тут жалость не показывайте, а покажите свои корочки. Я просто сражён красотой. Такие они красненькие. Вы их покажите песку, в который зарюхались. Он вас отпустит с перепугу.
— Пойдём и поможем, — сказал Мишка. Он с детства не помнил зла. Всех прощал. Наступят ему на ноги в автобусе, а он извинится, что его ноги большого размера оказались на пути пассажира. Другой бы орал, хамил, а Кадушкини — никогда. Скривится и рукой махнёт. Он плохое вмах забывает. Такая у него свойство памяти.
— Пусть удостоверенья под колёса подкладывают, — сказал, ехидствуя Куинджин по прозвищу Люкс. Он так и не пошёл выталкивать машину. После операции — грыжу вырезали. Хотел идти. Миша не пустил. Сказал, что один справится. Он у нас такой. Телега застрянет, а лошадь упарилась. Зовут Мишку. Ему раз плюнуть на сапоги себе. Такой уродился в нашем селе. Он не великан, но, если упрётся, трактор перетянет.
Что там было, не сказал Миша. Только щеки у него оказались выпачканные чем-то красным. Просто какие-то пятна. Стёр их платком. Жена у него не особо ревнивая, но может скалкой приложить по спине или ниже. Поставил он у холодной ухи бутылку водки и ничего не сказал. Конечно, выпили одноклассники. Что добро станет портиться на жаре. Не всю и не сразу выпили, а пошли мордушку проверять. Макарка ставил утром и забыл. Увидели на бережку мешочек полиэтиленовый и удостовереньеце в нём. Почитали, поудивлялись.
— За утерю не погладят по лысине. — Сказал Миша.
— Может, это в подарок оставили.
— Документ серьёзный и фамилия значится. Написано — «Ласковая», а приехала, и грубить стала.
Люкс кинул корочки в мешочек и полез в воду мордушку шарить. Когда выволок на берег плетёную ловушку, сказал отвлечённо:
— У них нынче этих документов, как подсолнечной шелухи в нашем клубе после индийского кино. Мы в деревне живём без удостовереньев. Зачем они нам? Мы друг дружку везде узнаём. У нас в колхозе не стали давать деньги, а теперь выдают кофтами, водолазками. Цех работает, а пряжа белая, красят её в чёрный цвет и вяжут в полоску, как тельники. Весь колхоз ходит в полоску, даже пацаны. Учителя их путают. На переменке выбегут полосатики. Разберись мальчик или девочка. В город приеду, свои на базаре узнают своих. По одёжке. Зачем нам удостоверения личности? Коли у нас своя среда обитания.
Творческая личность
Голова, скажу вам, у меня варит. Как говорил известный сатирик эстрады, шурупит. Читаю, как кто-нибудь грабанул где-нибудь не у нас и засыпался, так недоумеваю всегда: не мог разве не грабить. А если почему-то денег нет на пиво, а захотелось выпить, так нужно было соблюдать технику безопасности, чтобы потом не отвечать за последствия. У меня разных идей в голове, ну просто вагон и маленькая тележка.
Я не специально думаю, а идеи из меня сами собой прут, как сорняки из грядки после дождя. Направо и налево раздаю друзьям и знакомым родственникам свои задумки, предложения. Без процентов. Если бы за деньги продавал идеи, так давно секретаря личного нанял. Анна могла бы справиться, но жена против была бы. Не разрешила девушку брать в личные секретари. Я не бюрократ, какой, мне и без Аньки можно думать.
Как-то перед сном подумалось, что очень много сеем пшеницы. Только у нас в одном колхозе все поля позасеены, а гречки и овса — мало. А просо вообще перестали сеять, хотя кукурузы на силос в этом году придётся убирать гектаров триста или семьсот. Гороху тоже очень мало посеяли. Да его ребетня слупила за лето почти весь, да коровы потоптали. Сразу мысль пришла. Дед говорил, что до переворота село обносили оградой и называли её поскотиной, чтоб скотинка не попадала в посевы. У нас какая поскотина? Зерно на токах лежит свободно. То галки и грачи его кушают ежедневно, то дождик поливает без спроса. Нужно строить крытые площадки. У Витьки дрова под навесом сложены. Сам видел, когда приходил за виноградными ветками. Пишу в газету своё рацпредложение. Иду в сельсовет, чтобы поскотину построили.
О чём это я? О хлебе. Любим хлеб кушать. Бабушка пекла такие огромные высокие буханки. Сожмёшь ломоть, чтобы корка к корке приблизились, а после отпустишь — как пружиной подбросит. Какой хлеб Пелагея Васильевна пекла. Помню, опару поставит, а ночью встаёт её проверяет. Я-то сплю на полатях, но слышу, как заботится о хлебушке. На хмелю опара. Хмель целебные свойства до сих пор имеет. Из него лекарства делают. Россияне лечились, кушая тот хмелёвой хлеб. От истерии, от кожных болячек. А сегодня едим хлеб, который разрушает здоровье, так как пекут его на других дрожжах, которые не теряют своих свойств и в кипятке. Каждый день хлеб едим. Привычка такая. Как встаём, так и начинаем хлеб есть. Кто с чем, у кого, что имеется на столе. В обед полбулки уминаем. Не потому что нечего особо кушать, а по привычке. Молока нальёшь, обязательно с хлебом или с калачом съешь это молоко. Полагаю, что из-за этой вечной привычки за границей нам не сладко жить. Дорог там у них хлеб, да и вкусом не вышел, надо признать. Я не пробовал, но все говорят, кто уехал в Германию или приехал с отдыха. Привыкнуть можно, к всему привыкает человек, привык кушать хлеб, не дающий хорошего здоровья, кушает, хотя многие уже знают, что лучше печь свой хлеб из проросшей пшеницы, а не ходить в магазин. Не желаем возиться с целебным хлебом. Некогда о себе думать, о детях. Завтра статью пишу в журнал «Здоровье», а копию в министерство здравоохранения. Пусть разберутся с этими дрожжами, перестанут народ травить русской национальности, пусть госты поменяют, пусть дрожжи выпускают из хмеля.