Этьен и его тень(изд.1978)
Шрифт:
Завод «Капрони» выполнял тогда большой заказ для Советской России. Оказалось, у нескольких самолетов моторы с дефектами, хотя и хорошо скрытыми. Русские приемщики забраковали моторы. Дирекция фирмы «Капрони» решила, что это происки заводских коммунистов. На заводе прошли аресты. Паскуале тоже арестовали, но вскоре, убедившись в ошибке, освободили, и фирма даже командировала его в Ленинград, где он учил русских собирать эти самолеты.
По возвращении из России Паскуале с возмущением узнал, что фирма получала за него по договору двести лир в день, а ему выплачивали из них всего тридцать. Ну не грабеж ли?
Но когда дело касалось Джаннины, он денег не жалел. Какое купил ко дню ангела батистовое белье с кружевами, да еще сразу полдюжины! И если жена упрекала его в скупости, он оправдывался, что хочется сколотить денег на приданое Джаннине.
Сыновья-близнецы были совсем взрослыми, когда Паскуале женился во второй раз. А через год после свадьбы потерял обоих сыновей. Он помнит, как Фабрицио молодцевато приколол к отвороту пиджака красную повестку рекрута, а рядом понуро стоял Бартоломео с такой же повесткой; красными бумажками была расцвечена вся толпа новобранцев.
Нельзя сказать, чтобы Паскуале стал примерным мужем. Но он полюбил падчерицу, обратил к ней отцовскую любовь, которой ему в прошлом так не хватало на сыновей.
Паскуале не отличался твердым характером или твердостью убеждений. Когда-то, еще в молодости, он бывал в Турине на улице Арчивесковадо, где в старинном доме работал Грамши, а позже Тольятти, где помещалась редакция «Ордине Нуово» – первой ежедневной газеты коммунистической партии. Но после разгула реакции Паскуале отошел от коммунистов. Он стал аполитичным и, хотя часто склонял революционные фразы, по существу примиренчески отнесся к рождению фашистского режима. Позже, будучи в армии, он присоединился ненадолго к анархистам, потом отошел и от них и лишь после трагедии с сыновьями снова сделался врагом Муссолини. Но и теперь иные его поступки, убеждения были половинчатыми. Робость мешала его активной деятельности.
Он проработал в фирме «Капрони» без малого тридцать лет и вот-вот должен был выйти на пенсию. Он скопил кругленькую сумму на домик в родной деревне, он давно мечтал о домике с садом и виноградником. Джаннина знала, где находится тайник с накопленными деньгами, – между двойными стенками ночного столика у кровати родителей…
Кертнер полагал, что Паскуале вновь уплыл вместе с Блудным Сыном в Испанию, а Паскуале уже находился в руках тайной полиции, его терзали ежедневными допросами…
Свет померк для Паскуале, когда следователь сообщил, что Джаннина тоже арестована.
– Видимо, вы очень плохо ее воспитали, – ухмыльнулся следователь. – Упрямая девчонка! Конечно, вы – не родной отец, с вас спрос меньше. Но могли бы все-таки воспитать своего звереныша построже и в большем уважении к дуче и королю. Даже непонятно, как молодая набожная итальянка может так непочтительно отзываться о короле, в котором ведь тоже есть божественное начало! Но нам некогда играть с капризной синьориной в фанты. Поскольку она столь неразговорчива и не захотела быть искренней, как на исповеди, пришлось проверить – не боится ли она щекотки.
Следователь с удовольствием потер руки, будто именно он щекотал Джаннину, и встал на цыпочки во весь свой карликовый рост. Он прошелся по кабинету, заложив руку в карман, подбоченясь, выставив вперед плечо, стараясь принять вид победителя.
Паскуале смертельно побледнел и опустился на табуретку.
На следующий день следователь снова вызвал Паскуале на допрос и снова потребовал от него помощи в поимке с поличным важного государственного преступника, врага благородных идеалов фашизма.
Все, что от него, Паскуале Эспозито, требуется, – явиться на свидание с Конрадом Кертнером и передать ему сверток чертежей, тех самых, которыми австриец интересовался в последний раз.
– В последний раз Кертнер интересовался чертежами спортивного самолета, они вовсе не являются секретными, – возразил Паскуале неуверенно.
– Вот эти самые чертежи и передайте ему в траттории, которая вам знакома по предыдущим встречам.
Паскуале долго молчал, понурив голову, беззвучно шевеля сухими губами, и наконец ответил еле слышно:
– Я отказываюсь от такого поручения.
– Значит, вы не патриот Италии.
– Я патриот Италии, но не считаю Кертнера врагом итальянского народа.
– Вы говорите не подумав. А ведь у вас было время поразмыслить на досуге. Или кто-нибудь мешает вам в камере сосредоточиться? Если вы не хотите подумать о своем будущем, то, может быть, вас обеспокоит будущее вашей дочери? Правда, она не родная дочь, однако…
На следующий день Паскуале снова вызвали на допрос. Он сидел, облизывая сухие губы, в горле першило, но сглотнуть было нечего – ни капли слюны во рту.
А в конце допроса следователь открыл ящик своего стола, достал сверток, выложил его на стол, неторопливо развернул.
– Узнаете?
Какая-то тонкая голубая материя в бурых пятнах.
– Нет. – Паскуале отвернулся, он инстинктивно не хотел вглядываться.
– Я сам не поклонник такого рода интимных бесед с молодыми, тем более интересными женщинами. Но когда речь идет о безопасности государства… Синьорина Джаннина слегка наказана за излишнее упрямство.
Паскуале никак не мог отдать себе отчет в том, что произошло и о чем идет речь. Да, Джаннина иногда любит поупрямиться, но какое все это имеет отношение к делу?..
И вдруг его будто ударили по глазам – он узнал окровавленную рубашку, одну из полдюжины батистовых рубашек, какие купил Джаннине в день ангела.
Паскуале оттолкнулся обеими руками от стола, на котором лежал сверток. Ни кровинки в потерянном лице. Нетвердыми шагами направился он к двери.
– Проводите его в камеру, – жестко распорядился следователь, вставая из-за стола.
Он побоялся, что подследственный рухнет сейчас у него в кабинете без чувств, не хотел с ним возиться, отпаивать водой, давать ему нюхать нашатырь и потому прервал допрос.