Эти четыре года. Из записок военного корреспондента. Т. I.
Шрифт:
Лыжники решили, что помощь им оказал партизанский отряд, но выяснилось, что помогло население деревни Дорохово.
Житель этого селения, фельдшер, участник гражданской войны, потерявший на ней ногу, увидев, что на дороге у подходов к селу строятся укрепления, ночью собрал подростков и женщин, вооружил их охотничьими ружьями, вилами, косами, и, когда подошли наши лыжники и завязался бой, за спиной у немцев грянуло «ура!».
Так старый красный воин помог без потерь ликвидировать узел немецкого сопротивления. Фамилия его Горшков, а звать Степан Филаретович.
Могло
— Безногий старик… Женщины с вилами… Да это уже прямо из кутузовского похода. Денис Давыдов… Василиса Кожина… Разве не похоже? — кричал наш энтузиаст Дедов, обсуждая вечером этот случай.
— Сходство чисто внешнее. Частный случай, не переросший в явление. Гитлер еще оправится и еще будет наступать, — охлаждал горячие головы рассудительный Евнович. — Немцы задумываться стали, это верно. Верно и очень для нас важно… И не от наших листовок, и не от громкоговорителей милейшего нашего Зуса. Действует сила, которую мы показали и показываем. Но до бегства еще далеко… Бегство когда-нибудь будет, однако не скоро, очень не скоро.
Но что там ни говори, как сдержанно ни относись к оценке происходящих событий, примеры из истории русских народных войн, когда стар и млад приходят на помощь солдатам, все чаще повторяются. Вчера утром в политдонесении с западного участка нашего наступления мы прочли, что старый крестьянин из колхоза «Рассвет» вывел немецкий горнолыжный батальон альпийских стрелков на нашу засаду и погиб при этом смертью храбрых.
Евнович тотчас же передал сообщение в Совинформбюро, а я через час был в пути. Нет, не на нашей «пегашке». Какие уж тут легковые машины — на грузовике полевой почты. В этот день мне здорово повезло. Преодолев всеми видами транспорта больше полутораста километров, я прибыл в колхоз «Рассвет» как раз когда гвардейцы, похоронив старого патриота на крутом берегу реки, давали траурные залпы.
Колхоз с таким поэтическим названием оказался беспорядочным скоплением изб, будто из горсти высыпанных на поляне на берегу реки. Здесь, в стороне от дорог, и располагался до недавнего времени штаб немецкого горнолыжного батальона, который командование, видимо, берегло и до поры до времени держало в резерве. Очевидно, это была какая-то привилегированная часть. Ее солдаты имели надпись «Эдельвейс» на рукавах, ни в боях, ни в карательных операциях они не участвовали. С жителями были вежливы и, по словам колхозников, никаких бесчинств не совершали.
— Не охальничали, даже девок не трогали,
И вот три дня назад эта часть получила приказ выступать. Ей была поставлена задача — ночью выйти в тыл нашим частям и, внезапно атаковав их, пробить брешь для сил контрнаступления. Советская авиация сейчас эффективно контролирует с воздуха дороги, и, видимо, поэтому егерей решили вести в рейд лесами. Нужен был проводник. Эту роль командир батальона, уже успевший приглядеться к населению, и предоставил Матвею Кузьмину, старому охотнику, последнему в деревне единоличнику, человеку замкнутому, слывшему среди односельчан «контриком».
Командир вызвал Кузьмина и, как водится, — в этом техника вербовки предателей мало изменилась со времен, когда офицер шляхетского отряда, пытаясь подкупить костромича Ивана Сусанина, — посулил ему златые горы. Кузьмин согласился. Это стало известно деревне, и деревня не удивилась, — такой уж он человек, недаром Бирюком зовут. Но никому не было известно, что, узнав по карте маршрут колонны и место, куда ему надлежало вывести егерей, Кузьмин послал своего внука Васю по кратчайшему пути в нашу часть предупредить о готовящейся вылазке.
Сам он повел колонну, долго кружил с нею по лесу и к утру вывел усталых, замерзших егерей прямо на нашу пулеметную засаду. Ну, разумеется, батальон «эдельвейсов» полег на месте, а тех, которым удалось бежать, догнали и переловили в лесу наши лыжники. Но командир батальона успел застрелить старика до того, как его самого настигла пуля…
С похорон мы с корреспондентом дивизионной газеты лейтенантом Лопуховым заехали в колхоз «Рассвет», не очень от войны пострадавший. И тут за яичницей, поданной нам в большой глиняной миске, председательница с грубоватым, выдубленным холодными ветрами лицом, рассказывая о Кузьмине, вдруг расплакалась.
— …Ну как же, товарищи начальники, все виноваты мы перед Матвеем! За человека его не считали, не верили ему. Бирюк — больше и имени ему от нас не было. По гроб жизни себе этого не прощу…
Председательница, у которой и муж и сын воюют неизвестно где, неизвестно, живы ли еще, теперь берет внука Матвея Кузьмина, четырнадцатилетнего курчавого парня, к себе в дом. Уплетая за обе щеки вместе с нами яичницу, этот самый Вася, поджарый, смугловатый, цыганистого вида паренек, смущен общим вниманием. Он не понимает значения того, что с его помощью совершилось.
— Дедя приказали, я и пошел. Что ж тут такого? — говорит он, почему-то называя деда на «вы». — Мы с ними вместе все эти леса обшарили… А там, куда они этих фрицев вывели, там береговой такой лесок, туда мы с дедей ходили весной засадки на глухарей устраивать… Места мне очень знакомые. Глухарей там весной навалом.
— А ты не боялся?
— Вы что? Кого бояться? Кто в лесу тронет?.. А на зверя у меня ружье…
Командир дивизии сообщил, что представляет Матвея Кузьмина к ордену, а Василия Кузьмина — к медали «За отвагу». Парень, услышав эту весть, усмехнулся.