Этим вечером я буду неотразима. Не все француженки парижанки
Шрифт:
Вы ожидали увидеть грубоватую женщину-вамп, но на самом деле перед вами Арлетти в норковом манто и очках от солнца («роскошный атрибут в качестве альтернативы бедности») с примесью Мортисии Адамс. [28] У нее длинные, черные как смоль, волосы, обрамляющие лицо, глаза, подведенные черным карандашом, ярко-красные губы и ногти, покрытые черным лаком. «Париж – это консервативный, реакционный город, – говорит она со скорбной миной на лице. – Ни одно из культурных учреждений никогда не оказало мне помощи и поддержки». И хотя сегодня ее полотна и эстампы продаются во многих галереях, она продолжает творить на улице, потому что здесь она выросла, потеряв в раннем возрасте родителей.
28
Одна из героинь комедийного сериала «Семейка Адамс» (1964–1966), где повествуется об экстравагантном семействе Адамсов, члены которого приходят в восторг от всего, что внушает ужас и что принято считать страшным, кошмарным и отвратительным (вроде
Проиграв судебный процесс, который начал против нее один из владельцев разрисованного ею дома, она теперь спрашивает разрешение, прежде чем покрывать стены женскими силуэтами, воплощающими возвышенный и идеализированный образ парижанки – элегантной и свободной, одновременно вызывающей и дерзко-беззащитной, у которой всегда под рукой афоризм на все случаи жизни и по любому поводу: «Я переспала с целой армией чувств», «Я не только забавляю, я заставляю задуматься», «На любовь не скупятся», «Никаких идеалов, только высокие идеи». Или наш любимый афоризм: «Испытав все в этой жизни, я собираюсь пойти по второму кругу».
«Я всегда писала стихи, в сюрреализме я черпаю вдохновение. Когда я была подростком, я читала стихи Превера и Кокто в кабаре». Она с пренебрежением относится к тому, что о ней думают окружающие, поскольку ей, чтобы не зависеть от чужого мнения, вполне хватает ее родословной чистокровной парижанки.
Женни Бельэр, то еще создание
Она воплощает все излишества и крайности парижской скрытой от посторонних глаз ночной жизни начала 80-х годов. Травести, страдающая ожирением полукровка, задававшая тон у дверей легендарного «Паласа», в прошлом модного ночного клуба, где смешение всех цветов кожи и всех слоев общества было обычным явлением, она любит говорить парадоксами и не стесняется в выражениях. «Я себе такой живот отрастила, что уже тысячу лет не видела свою киску». «А мне нравятся те, кого не принимает общество, его изгои. Но теперь на улицах не увидишь ни травести, ни разных разодетых красавчиков, ни экстравагантных личностей. Для них больше нет места в городе. Париж стал нетерпимым. Стоит только выйти на улицу, как тут же найдется кто-нибудь, кто примет тебя за шлюху».
В пятьдесят один год это «создание», которое судит о людях по тому, насколько необычно и странно они выглядят (никогда по степени известности их имен или по размерам их банковских счетов), носит шуршащее при малейшем движении бубу (африканскую тунику), множество украшений, тюрбан и насмехается над культом внешности и показной роскоши: «Когда я слышу, как одна подружка уличает другую в том, что она крашеная блондинка, мне всегда хочется ее спросить: «Скажи, а у твоего мужа яйца настоящие или он носит протезы?»
Напрасно она осыпает проклятьями Монмартр, который себя запятнал, который растоптали тупые и пресыщенные буржуи… «Вот увидишь, они скоро покроют силиконом наши мостовые или сделают Монмартру лифтинг. Черт возьми, разве я не права?» Здесь она у себя дома. Со своей собакой Пилу, прячущейся в складках ее юбок, она может просиживать дни напролет в кафе Deux Moulins или в Lux Bar на улице Лепик, наблюдая за тем, как живет народ. «Я что-то вроде бюро жалоб. Люблю слушать, когда мне рассказывают про жизнь».
Студентка, корпящая над своим ноутбуком, продавец сезонных овощей, зашедший выпить пива, парочка влюбленных, бредущая по улице, – никто не упустит возможности поздороваться с ней, расцеловав ее в обе щеки. В день предпремьерного показа в «Элизе-Биарриц» фильма, который ей посвятила режиссер Регина Абадья, перед нами воскрес Париж времен легендарного «Паласа»: сестры «Вечной терпимости», [29] эти «монахини XXI века», которые, обрядившись в монашеское одеяние, борются с гомофобией и СПИДом, кутюрье и драг-квин [30] Лоран Мерсье в образе Лолы… В этот вечер бывшая королева ночи, провокационность которой помогла ей избежать пороков, обычно сопровождающих человеческую жизнь вследствие украденного детства, появилась, беззащитная и одинокая, среди своих друзей. Когда у нее спрашивают, кто из парижанок является для нее примером, она называет Луизу Мишель, Колетту Маньи [31] и Коко Шанель. А также «всех женщин, тихих и незаметных, этих борцов за гуманность и человечность, которые сделали для своих улиц гораздо большее, чем мэрии». И она входит в их число.
29
«Сестры вечной терпимости», которые сами себя называют «монахинями XXI века» – радикальная организация, появившаяся в 80-х годах в США и объединяющая геев, лесбиянок, транссексуалов, которые в костюмах монахинь, напоминающих маскарадные, выражают протест против гомофобии церкви и других институтов общества. Объединение «сестер вечной терпимости» является благотворительной организацией, которая устраивает арт-шоу для сбора средств на борьбу со СПИДом, инфекциями, передаваемыми половым путем, издает памфлеты о сексуальном здоровье геев, устраивает акции бесплатной раздачи презервативов и т. д.
30
Сленговое выражение, используемое для обозначения исполнителей-мужчин, которые переодеваются в женскую одежду. Драг-квин не всегда являются геями или транссексуалами, поскольку целью переодевания является именно развлечение зрителей, а не удовлетворение сексуальных
31
Колетта Маньи (1926–1997) – французская певица, автор и исполнитель собственных песен.
Как вызвать расположение официанта?
Когда я вернулась в Париж, мне пришлось вновь овладеть подзабытыми методами, абсолютно несовместимыми с принципами нью-йоркской жизни: мне пришлось научиться приручать (как приручают бездомного кота) официанта, или гарсона, если вам так больше нравится, кафе. Уже после первого посещения бистро я поняла, что передо мной возникала необходимость восстановить утраченные рефлексы. Однажды, например, я забежала в кафе, чтобы пообедать на скорую руку и именно в тот момент, когда там было полным-полно народа (что такое должно было произойти, чтобы они все заявились сюда одновременно?). Я села за столик и принялась, наивная, ждать, что через две секунды передо мной материализуется некто из обслуги и с улыбкой на губах поставит передо мной графин с водой, корзиночку с хлебом и протянет мне меню, чтобы тотчас же отправиться исполнять мой заказ. «Точно так же, как в Нью-Йорке», – думала я, забыв, что речь идет о гарсоне парижского кафе, а это нечто иное. Я забыла, что месье, о котором я говорю, является частью, как и шофер такси, колючего шарма города. И ведь есть же что-то в этой городской иконе, чей черный жилет с цепью, идущей из кармана в карман и заканчивающейся открывалкой для бутылок, ставшей почти такой же знаменитой, как и Эйфелева башня, что питало вдохновение многих: Жан-Поля Сартра, часами просиживавшего в кафе «Флор», режиссера Эрика Ромера (помните его фильм «Ренетт и Мирабель», где в одном из эпизодов циничный официант подозревает Ренетт в том, что она собирается уйти, не заплатив?)…
И разве есть кто-то, кто не испытал раздражения в тот момент, когда, собираясь заказать овощной салат (мы уже не говорим о том, чтобы попросить стакан воды к кофе, лед к кока-коле или горчицу), видел, как мимо него не менее десяти раз прошел официант, делая вид, что не замечает ни поднятой руки, ни обращенных на него в надежде установить зрительный контракт умоляющих глаз? «О, пожалуйста! Эй, месье!» Хотя все заканчивается тем, что по прошествии четверти часа, когда вы уже соберетесь уходить, он предстанет перед вами, чтобы принять заказ. Главное в этот момент постараться не обрушить на него свой гнев, не мерить его высокомерным взглядом, в противном случае вам так и не принесут графин с водой. Шутите, улыбайтесь (помня о цели своего прихода), стройте, если хотите, ему глазки, короче говоря, гладьте его по шерсти, а не против. Постарайтесь его удивить, обезоружить и, не побоимся этого слова, соблазните его! Не дайте запугать себя его недовольным видом или фразой наподобие той, что однажды мы услышали в ресторане Bonpoint на улице Турнон в VI округе от официанта с провинциальным говором: «Как же достали меня эти парижане! Вечно торопятся». И вы, может быть, несказанно удивитесь, если вдруг на вашем пути встретится субъект иного порядка, который включится в вашу игру (на самом деле их немало, обладающих чувством юмора). И гарсон из кафе, которое вы посещаете чаще других, станет вашим другом, и в этом случае у вас всегда будет столик на террасе в хорошую погоду и стакан мятного сиропа для вашего малыша.
Если мыслить категориями стокгольмского синдрома, [32] не многим отличающегося от садо-мазохима, то пальма первенства в этом смысле принадлежит одному американцу, которого мы однажды встретили в кафе в Марэ. [33] В то время как официант грубо оборвал его, не имея никакого желания сразу же броситься исполнять его заказ, мой муж, всю жизнь проживший в Нью-Йорке и понимающий, какая пропасть отделяет этого сварливого персонажа от американского студента с дежурной улыбкой на губах, который работает в кофешопе, чтобы платить за учебу, не мог воздержаться от того, чтобы не извиниться перед американским туристом за недостойное поведение официанта. К нашему удивлению, американец, восторженно улыбаясь, произнес: «Не берите в голову! На меня это не произвело никакого впечатления. По крайней мере, он откровенен. А для меня это предпочтительнее продажной американской любезности. Ведь это так по-парижски!»
32
Стокгольмский синдром – термин популярной психологии, описывающий защитно-подсознательную травматическую связь, взаимную или одностороннюю симпатию, возникающую между жертвой и агрессором. Впервые был описан в столице Швеции.
33
Исторический квартал роскошных особняков и дворцов, расположенный на правом берегу Сены в центре Парижа.
Париж? Нет, деревня!
Многие парижанки регулярно предаются мечтаниям о том, как они однажды совершат невозможное и выберутся из города и, забросив все свои дела, сменят городскую серость на зелень природы. Они мечтают об этом, читая глянцевые журналы, распространяющиеся о прелестях жизни «в таких городах, как Ля-Рошелль, Нант, Тулуза, Марсель, Нанси, где созданы все условия для нормального существования»… С открытым ртом они слушают своих подружек, рассказывающих им о спокойной и безмятежной жизни вдали от парижских стрессов и непомерно высоких квартплат.