Это Америка
Шрифт:
— Нет, не купила и не собираюсь. Мне нравится жить на Манхэттене, в квартире.
— Ну, это напрасно. Большой дом и большая машина — это же мечта всех американцев. Я бы на твоем месте купил. А кстати, скажи, так ли: я слышал, что одесская мафия на Брайтоне продает «липы», ну, поддельные документы.
Лиля удивилась его вопросу и осведомленности и ограничилась коротким ответом:
— Я с мафией дел не имею.
Отдельный разговор состоялся у Лили с Аней Альтман. Аня, известная диссидентка, скучала по прежней своей активной жизни — с новой политикой гласности движение диссидентов стало ослабевать.
— Как
— Андрей погиб, — ответила Аня грустно. — Мы расстались, когда власти выставили его из страны. Он звал меня с собой, я разрывалась, мне трудно было решиться покинуть маму, Россию, а потом очень я прикипела душой к диссидентскому движению. Андрей написал в изгнании интересную книгу «Записки диссидента», советую тебе почитать. В ноябре 80–го он погиб в автомобильной катастрофе в Испании. Может быть, это дело рук КГБ, так и не знаю точно. Похоронили его в Париже. Я рвалась на похороны, но меня не пустили.
— И с тех пор у тебя нет никого другого?
— Нет, да я и не хочу. Мама вот недавно умерла, а я выучила иврит и собираюсь теперь в Израиль.
— Желаю тебе удачи, Анечка. Кто бы мог подумать, что так сложится жизнь!.. [105]
Моня принимал гостей на правах хозяина, все давно знали, что он живет у Риммы. Он старался всех развеселить.
— Насчет гласности скажу: этот шквал критики власти не беда, это словесный понос; а беда в том, что в мыслях запор. А Макдоналдс в Москве — это символ конца советской империи. Он демонстрирует разницу в уровнях жизни России и Америки. Могу объяснить, в чем причина: мы живем плохо из-за евреев. Да, да, слишком много их уезжает.
105
История сложной жизни Ани Альтман описана в 3–м томе «Крушение надежд».
Расстроил Лилю вид Рупика, он заметно осунулся, взгляд у него был тусклый и грустный:
— Ой, Лилька, ведь мы уже двенадцать лет в отказе. За что они меня так мучают? Недавно моя уже выросшая дочь спрашивала меня, когда нам в следующий раз откажут. Если бы ты знала, как я ненавижу здесь все, все эти хамские рожи… Как мне стыдно и омерзительно жить тут! Но теперь уже поздно ехать в Америку, я не успею пройти тот путь, который проделала ты. Если нас когда-нибудь отпустят, мы уедем в Израиль и будем там доживать наши сломанные жизни. В одном я только нахожу утешение — в моей глубокой вере в Бога.
Его жена Соня, преисполненная негодования, добавила:
— Что же это? Мы на них ишачили, а они нас мучают. Нам бы совсем плохо было, если бы нас не поддерживали активисты — иностранцы. Они нас «окучивают».
— Это еще что значит?
— Привозят нам продуктовые посылки и уверяют, что скоро помогут уехать.
В конце вечера Лиля раздала всем экземпляры Алешиной «Сказки про перевернутые мозги». Моня прочитал ее вслух, все очень смеялись, а потом тяжело вздыхали:
— Это правда, за семьдесят лет советской власти мозги у нас, от положения вверх ногами, совсем перевернулись.
Утром Лиля с Сашей опять поехали в Шереметьево.
— А где печать министерства?
— Какая печать? Это ведь бланк замминистра и его подпись. Вот, читайте.
— Чего мне читать? Без печати справка недействительна. Привозите с печатью.
Лиля уже потратила столько усилий и нервов, что не выдержала и позволила прорваться раздражению:
— Неужели опять терять целый день?! Поймите, ведь этот груз — хирургическое оборудование и лекарства. Если бы вы нас не задерживали, мы могли бы уже сделать много операций пострадавшим от землетрясения; может, спасли бы жизни. А вместо этого мы вынуждены сидеть в Москве.
Он опешил:
— Что это вы так разнервничались? Я действую по закону. Вы сами хирург, что ли?
— Да, я американский хирург, а раньше была хирургом в Боткинской больнице.
— В Боткинской? Кого вы там знаете? Трактенберг, Марьяну Григорьевну, знаете?
— Конечно, знаю, мы с ней работали вместе.
— Надо было раньше сказать. Она мне операцию делала и про вас рассказывала, что вы уехали в Америку. Раз так, выдам вам ваш груз.
В Боткинской Лиля с Сашей и шоферами сгрузили коробки на склад. На это ушло много времени и сил, но к концу дня, уже в гостинице, она сказала Френкелю:
— Наш груз на складе больницы. Я договорилась, завтра утром они нас ждут и покажут больных из Армении. Туда я послала телеграмму.
— Лиля, спасибо. Я увидел, как вас тут ценят. Не знаю, что бы мы без вас делали.
Боткинская больница была самой большой в Москве и одной из старейших, построена в 1910 году по образцам того времени: на большой лесистой территории располагались двадцать двухэтажных кирпичных корпусов и церковь. Потом к ним прибавили одноэтажные деревянные бараки и два четырехэтажных корпуса. По сравнению со стандартами современных американских больниц это был полный атавизм. И большие палаты, рассчитанные на большое количество больных, и само оборудование тоже были отсталыми.
Лиля с американцами шла по территории, впервые смотрела на всю картину глазами американки и огорчалась.
Больных на обходе показывала Марьяна, а Саша переводил. Френкелю понравился Саша, он похвалил его английский, пригласил приехать в госпиталь на стажировку.
— Ой, спасибо. Я бы очень хотел, — расцвел Саша от похвалы и предложения, а потом тихо спросил Лилю: Думаете, он это серьезно? Я очень хочу в Америку. Неужели это возможно?
У большинства больных из Армении были повреждения позвоночника. Кахановиц, хирург, специализирующийся на позвоночнике, смотрел рентгеновские снимки и поражался их плохому качеству:
— А других снимков нет? Эта пленка слишком маленькая…
Марьяна с Сашей смущенно отвечали:
— У нас рентгеновская аппаратура старая, и пленок не хватает, мы их экономим.
Кахановиц шел от кровати к кровати и комментировал:
— Этому надо делать операцию… этому надо срочно делать операцию…
В это время Лиле в больницу дозвонился Павел:
— Пришла телеграмма из Еревана, читаю: «Благодарю за предложение. Помощь нужна, но министерство в Москве запретило нам принимать много иностранцев. Пришлите привезенное оборудование и лекарства. Профессор Микаэлян».