Это было под Ровно. Конец «осиного гнезда» (ил. М.Петрова)
Шрифт:
— И вы согласились?
– спросил Гюберт прищурившись.
— С Брызгаловым шутки плохи, - сказал я.
– И потом… мне угрожала мобилизация в армию.
— Он дал вам деньги?
— Нет, - сердито ответил я.
– Он послал меня к вам и сказал, что со мною расплатитесь вы.
— Но ведь вы знали, что у него есть деньги?
— Он сказал, что должен передать их Саврасову. И он поклялся, что вы заплатите втрое больше, если я доберусь до вас. Он даже хотел дать записку, но потом передумал: опасно…
Гюберт помолчал, кривя рот в усмешке и разглядывая меня.
— Он мне соврал?
– спросил я.
Гюберт встал, вышел из-за стола,
Я ясно оценивал положение свое и Гюберта. Я был в более выгодном. Чтобы обстоятельно проверить меня, требовалось долгое время. Очень долгое. А временем в условиях войны Гюберт не располагал.
Он стоял в молчании несколько долгих минут, потом прошел на свое место и задал новые вопросы: кто я, чем занимаюсь, где служу, как оправдаю свое отсутствие на службе, когда вернусь домой.
Я рассказал о себе все, что требовалось, и объяснил, как думаю оправдать свое отсутствие. Я подчеркнул, что эта версия разработана вместе с Брызгаловым и сводится к следующему. По долгу службы мне часто приходится выезжать на дистанции. Недавно мне поручили выехать на один из прифронтовых железнодорожных узлов для работы в бригаде специалистов по устранению непорядков, мешающих продвижению грузов к фронту. Я поехал и исчез. А потом, когда вернусь, расскажу на службе, что немцы предприняли на этом участке наступательные операции, и я оказался у них в тылу. Во избежание плена, пользуясь теплой погодой, я вынужден был некоторое время скрываться в лесу вместе с другими окруженцами. Мы дождались удобного момента и перешли на свою сторону. Никто сейчас не в состоянии проверить моих показаний, и мне должны поверить на слово.
Гюберт выслушал меня не прерывая, вынул из стола свернутую карту, подал мне и сказал:
— Покажите этот железнодорожный узел.
Я развернул карту и, увидев немецкие надписи, сказал:
— Мне по ней трудно ориентироваться. Нет ли у вас русской?
Конечно, у него оказалась и русская. Он достал ее, и я показал ему железнодорожный узел, действительно оставленный недавно нашими войсками.
Гюберт угостил меня сигаретой. Сигарета была крепкой. Легкий туман заволок мой мозг; можно было подумать, что она чем-то начинена.
— А как у вас относятся к людям, которые невольно, вот так, как вы, попадают на неприятельскую сторону, а потом спустя некоторое время возвращаются?
– с оттенком иронии спросил Гюберт.
Беседа, продолжавшаяся уже второй час, начинала приобретать острый характер.
— К сожалению, косо смотрят, - ответил я.
– В старые времена это считалось в некотором роде геройством. К таким людям относились, как и к попавшим против воли в плен, довольно снисходительно. Сейчас же другое дело.
— На вашей служебной карьере это не отразится?
— Не думаю. Теперь много окруженцев. Я вернусь в полном порядке, сохранив документы. Кроме того, что мне до карьеры? Я ведь по чужому паспорту, долго это продолжаться не может. Плевал я на их карьеру!
— А Саврасов сидит прочно?
— Как я его понял, довольно прочно.
Гюберт постучал по столу пальцами с выхоленными отполированными ногтями и предложил новый вопрос, к которому я был подготовлен.
— А какие у вас разногласия с Советской властью? В чем вы не поладили? Почему вы решили вдруг стать нашим другом?
– спросил он.
Я помедлил с ответом. Потом, раздумывая, сказал:
— Да никаких особенных разногласий не было…
— То есть?
— Так, не
— Охотились за железнодорожными грузами?
– усмехнулся Гюберт.
Я промолчал.
— Так… хорошо, - сказал Гюберт и решительно поднялся.
Я тоже встал и понял, что беседа окончена. Да и пора уже было.
— Вам придется все, что вы мне сказали, - предупредил он, - изложить письменно.
Я кивнул.
Гюберт снял трубку телефона и потребовал к себе обер-лейтенанта Эриха Шнабеля. Положив трубку, он сказал:
— До города недалеко, с километр, но я поселю вас здесь.
— Как вам угодно, - заметил я.
— Так будет и вам и мне спокойнее. Но со временем я разрешу вам бывать в городе. Это совсем невредно.
— Хорошо, - согласился я.
— Вы бывали в этом городе?
— Да, раза два-три, но очень давно.
— Примерно?
— Лет десять назад.
— Тогда это не страшно.
Вошел обер-лейтенант и вытянулся перед Гюбертом. Гюберт приказал ему поместить меня в отдельную комнату, зачислить на довольствие, обеспечить бумагой, ручкой, чернилами, выдать несколько пачек сигарет и тут же очень спокойно, не меняя выражения лица, добавил по-немецки:
— Повесить его. Сегодня же ночью. Я ему ни в чем не верю.
— Яволль, герр гауптман! [10]– ответил обер-лейтенант.
Призвав на помощь всю свою волю, я поклонился Гюберту и, повернувшись, пошел к выходу. Ноги мои двигались автоматически, независимо от желания и воли.
"Повесить! Сегодня же ночью повесить!…" Удар был неожиданный и страшный. И это после того, как разговор принял вполне дружелюбный характер.
Мы вышли, пересекли двор и оказались в столовой, где я уже завтракал. Мне подали обед, но я не хотел есть. На несколько минут я поддался настроению, вызванному безвыходностью своего положения. Поддался внутренне. Внешне я, кажется, "не терял вида". А это - главное. Натренированные нервы не выдали. Я беру себя в руки. Ведь я "ничего не понял". Это - основное правило моего поведения здесь. Все должно выглядеть так, будто я действительно ничего не понял, не подозреваю. Я сделал несколько физических упражнений, чтобы привести себя в норму, прошелся вокруг стола, пытаясь восстановить нормальное дыхание. Мой взгляд упал на обер-лейтенанта. Он сидел в кресле, откинувшись назад, и пристально смотрел на меня. Признаюсь, что, погруженный в свои переживания, я на несколько минут совершенно забыл о существовании этого молодчика. Мне казалось, что я один в комнате, тем более, что Шнабель сидел неподвижно. И тут молнией пронзила меня мысль, от которой мне снова стало жарко. Зачем он здесь? Почему он так испытующе смотрит на меня? И тут же создание дает ответ: не потому ли, что он проверяет меня и хочет знать, понял ли я приказ Гюберта, то есть знаю ли я немецкий язык? И мгновенно, почти одновременно, другая мысль: а может быть, все это провокация, но наивная, рассчитанная на слабые нервы?
10
Есть, господин капитан!