Это было в Коканде
Шрифт:
Вдали от орудий, прижавшись к стенам, стояли бежавшие из города люди; некоторые из них заткнули пальцами уши. Женщины с грудными младенцами на руках сбились в кучу. Мальчишки перестали бегать и метаться, они следили за приготовлениями. В небе сверкало солнце.
– Пе-ервая… - пропел Зайченко.
В холодном воздухе голос его раскатился, точно на лыжах, легко и весело. Воздух вздрогнул от выстрела, и в застывших лужах заколебалась вода.
– Вторая…
Зайченко прислушался к звуку шрапнели, полуприкрыв глаза, наклонив голову, точно дирижер в оркестре, и взмахнул рукой, наклоняясь всем телом вперед. Левый пустой рукав его кожаной куртки взлетел, как крыло.
– Третья…
Зайченко обернулся к столпившимся зрителям, точно ожидая аплодисментов.
– Алла! Алла!
– приглушенно, почти неслышно, откуда-то издали, донесся от батареи вопль.
Зайченко поднял брови и рассмеялся.
25
Старый город жил точно в лихорадке. Сапожники кинули и шило и дратву. Портные бросили швейные машинки. Лудильщики закрыли свои мастерские. Кузнецы и медники потушили огонь. Женщины спрятались. Собаки забились в норы. Мулла-Баба проехал на жирном, толстом осле, выкрикивая в переулках молитву. День был холодный и дождливый. Красногвардейцы, разбившись на три отряда, прошли по городу. В них стреляли. Днем кокандское правительство опять послало в крепость своего лазутчика.
– Сдайтесь, русские!
– сказал он.
– Много ли у вас снарядов? Вы их истратите! А потом мы вас кончим!
К вечеру Иргаш привел в Коканд людей из окрестных кишлаков. Они заполнили улицы и на площади около мечети расположились лагерем. Ремесленники, мелкие торговцы скрылись в домах, заколотили двери. Никто не готовил пищу и не грел воду. Люди не хотели обнаружить себя. Люди боялись, что Иргаш либо отправит их драться с русскими, либо зарежет.
Ночью огромная безоружная толпа бросилась на крепость. Крестьяне шли с палками в руках. Их гнали вперед вооруженные стрелки. Стоял крик. Казалось, что звезды падают с неба. Крепость опять выстрелила из трех орудий. Толпа отступила. Но через полчаса стрелки огнем английских винтовок заставили ее повторить штурм.
Крестьяне ползли, сорвав с себя одежду, с кинжалами в зубах, готовые к смерти. По дороге в крепость были вырезаны все русские, оставшиеся жить в Пургасском переулке. Переулок граничил с крепостью. Под огнем пулеметов штурмующие отступили.
В сторону крепости ветер гнал дым, горели подожженные дома, и, скрываясь за дымом, стлавшимся по дороге, у крепостных ворот появился кавалерийский отряд, сорок всадников. Впереди отряда, на превосходной лошади, мчался молодой турецкий офицер с белым флагом.
– Это маска!
– закричал Аввакумов.
Пулеметчики сбили офицера с седла. Сашка выбежал и снял с убитого две бомбы. Офицер хотел взорвать ворота, чтобы пропустить в крепость отряд. Кавалеристы обстреляли Сашку. Он упал. Все решили, что Лихолетов убит. Но когда отряд поскакал в город, Сашка вскочил и вернулся к воротам.
В тот же день вечером был пойман новый разведчик. Он рассказал, что в эту ночь сам Чанышев собирается напасть на крепость с отрядом в четыреста человек нукеров, с веревочными лестницами. Всю ночь кругом крепости горели русские дома. Их поджигали по приказу Иргаша. Они вспыхивали, точно факелы, вместе с людьми. Пахло дымом и нефтью.
26
Иргаш сидел в управлении, в своем кабинете, за письменным столом, окруженный милиционерами.
На вытертых, потерявших свою краску и лак канцелярских деревянных диванах расположились муллы, молодые и седобородые, худые и толстые. За ними, точно слуги, почтительно стояли юноши, ученики из медресе.
На письменном столе ярко горела обнаженная, без колпака, электрическая лампа. Иргаш, прикрываясь ладонью от света, угрюмо щурился. Он выслушивал сообщения от всех приходов и кварталов Старого города. Против него, важно расставив ноги, точно беки, сидели в креслах базарные богачи, владельцы лавок, рынков и амбаров, главари улемы, одетые в дорогие халаты.
– Народ готов, - говорили они, - пора действовать! Пора проучить Мамедовых. Они нерешительны, потому что это татары. А Давыдов - еврей. А Вадьяев - еврей. Это неверные, а не мусульмане. Они нас обманывают. Нам надо нашу власть. Нам не надо фабрикантов. Все они снюхались с дьяволом. Всех русских офицеров, всех русских чиновников надо гнать. Эта власть гниет да требует от нас без конца денег. Пусть расплачиваются из своих банков хлопковики! А крестьянство мы можем перетянуть на свою сторону тем, что объявим отмену всех долговых расписок. Нам нечего жалеть чужие капиталы. Нам нечего жалеть ни Вадьяева, ни Давыдова, ни Мамедова. Все они сидят на нашем горбу. Восток должен быть Востоком. Может быть, нам даже не нужен хлопок. В старину мы не думали о нем. Пусть дехкане сеют хлеб! Долой хлопковиков! Долой Кноппа, Давыдова, Мамедова! Долой большевиков, разрушителей бога! Они не признают власти мужчины над женщиной. Они отберут землю и сделают ее общей. Мусульмане должны объединиться. Народ верит нам, потому что он еще боится большевиков. Свалим Мамедова - и народ поверит нам окончательно.
Десятилетиями банковские отделения Ферганы выдавали под хлопок кредиты. Авансы от фирм сперва получались комиссионерами, те, в свою очередь, раздавали их дехканам-земледельцам. Векселя с уплатой процентов писались на всю сумму ссуды, а выплачивались частями. При всякой выдаче дехканин еще платил особый, добавочный процент либо комиссионеру, либо мелкому служащему фирмы. Около хлопкороба кормились арбакеши, возчики хлопка, и «пунктовые», приемщики на скупочных пунктах.
Все эти люди - труженики и паразиты, творцы товара и уловители его были связаны взаимной сетью обязательств. Кредит на почве неурожаев, грабежа и обмана превратился в кабалу. Долг рос за каждым крестьянином, увеличиваясь из года в год. Крестьянин изнывал от него. Он ненавидел промышленников и хлопковиков, считая, что все его беды идут от них. Этим и решили воспользоваться улемисты, чтобы привлечь к себе крестьянство.
«Все, что могут дать нужда, темнота, ненависть и зависть, - все это надо употребить в дело», - говорили они. Обо всем этом говорилось намеками, зашифрованно, издалека и смутно, но Иргаша нечего было учить разгадыванию. Он все понял.
«Да, я пойду за улемой, - подумал он.
– Но надо сделать иначе, надо заставить их пойти за мной. Надо захватить власть. Надо показать им зубы, иначе эти лавочники оседлают меня».
Иргаш кивнул сборищу:
– Я согласен.
Он сидел верхом на стуле, точно ловкий наездник на лихом карабаире. Ситцевый стеганый халат вместо шинели был накинут на плечи. Почесывая всклокоченную черную бородку, он сурово и смело взглянул в лицо Мулла-Бабе.
– Значит, ты изменил Мустафе?
– спросил он.
– Я с народом, - уклончиво ответил Мулла-Баба.
– А сколько же у тебя народу?
– Иргаш презрительно рассмеялся.
– Вам лучше знать. У вас все люди, - ответил Мулла-Баба, стараясь избежать пререканий.
«Да, люди у меня… Не в людях дело… У меня милиция, джигиты… Это известно всем. У меня же и палочники. Сколько надо крестьян? Я найду их. С палками в руках, с ножами за поясом, они бросятся туда, куда я их погоню… Они - как вещь в моих руках. Я не помешаю Мулла-Бабе размахивать зеленым знаменем священной войны… Пусть человек гуляет с розой за ухом! Все годится. Но не в этом дело…» - подумал Иргаш.