Это моя школа

Ильина Елена Яковлевна

Было уже три часа ночи. Начинало светать. Но разве можно разойтись по домам в такую летнюю ночь, когда цветут липы и так сладко пахнет медом, когда так легко дышится и трепещут при легком ветерке белые платья, когда хочется и смеяться, и плакать, и петь, и танцевать — и все сразу!

— Идемте гулять по Москве! До утра! — предложил кто-то.

— Да ведь уже утро! — отозвалось сразу несколько голосов.

— Ну так до солнца! Идемте на Красную площадь!

И большая, нарядная, говорливая толпа двинулась по улице.

Ах, милая, родная улочка, ведущая

в школу и из школы! Сколько школьниц видела ты и видишь каждый день! Видишь ты и веселые лица и озабоченные. Как недавно еще Таня и Лида ходили взад и вперед по этой улочке, повторяя вслух историю, литературу, геометрию. Кажется даже, что камни этой мостовой запомнили навсегда всех французских Людовиков и все геометрические теоремы. Сколько было в те дни тревог, волнений! Но в эту летнюю ночь, после выпускного бала, представляется, что все школьные дни были такими же счастливыми и беззаботными, как самый последний день.

И все-таки всем почему-то чуть-чуть грустно. Чувствуется, что вместе со школьными днями ушло из жизни что-то очень большое, очень дорогое. Конечно, на смену придет новое, еще большее, впереди — целая жизнь. Но что прошло, то прошло.

Таня обернулась назад. Во всех окнах притихшего школьного дома уже погас свет… И тогда-то они с Лидой и решили побывать первого сентября в школе, чтобы еще раз, уже издали, поглядеть, как проходит этот милый праздник — новый год школы.

Но вот уже короткая, знакомая до каждого камня улочка осталась позади. Веселая толпа бывших школьниц вышла на открытую, широкую улицу. Светало, но фонари еще горели легким, прозрачным, уже не нужным светом. Откуда-то снизу, с бульвара, донеслись голоса, смех, и навстречу хлынула еще целая толпа девушек в белых платьях. Такие же выпускницы, как они, и тоже, видно, решили бродить по Москве до солнца. Обе школы встретились, перемешались, и, Знакомясь на ходу, двинулись дальше. Пошли, обнявшись, широкими шеренгами по аллее бульвара.

Вот и памятник Пушкину.

Таня осторожно положила к подножию памятника букетик красных гвоздик. И сейчас же со всех сторон посыпались к ногам поэта гроздья лиловой и белой сирени, пунцовые и розовые пионы, и еще много живых цветов…

И вдруг — что это? По улице Горького, такой пустынной в этот час, медленно движется еще новая толпа. Можно подумать, что это идут демонстранты. Но разве бывают демонстрации в пятом часу утра? Да это же опять школа, только не женская школа, а мужская. У них, верно, тоже только что кончился школьный вечер. Им тоже, должно быть, не хочется расставаться друг с другом.

— Какая школа? — крикнул кто-то из юношей.

— Имени Крупской! — звонким хором откликнулась Танина школа.

И далеко вокруг разносятся шумные приветствия и поздравления.

Скоро все перезнакомились друг с другом, и начался разговор — полусерьезный, полушутливый — о том, кто куда собирается поступить.

— Это у нас будущий астроном, — сказал высокий, худощавый парень, похлопывая по плечу молчаливого, застенчивого товарища. — Про него не скажешь, что он звезд с неба не хватает.

Хватает!

— И много уже нахватал? — спросила Танина подруга Лида.

— Да, немало.

— А вы сами кем будете?

— Я? — переспросил высокий юноша. — Ясно кем — строителем.

— Еще бы не ясно! — подхватил какой-то широкоплечий круглолицый паренек. — Он вместо крана стоять будет. Видите, какой вымахал — на добрых два метра. И все ему мало — растет и растет!

Высокий укоризненно покачал головой:

— Помалкивай ты, пищевая промышленность! Другие о звездах думают, а ты о чем? О сосисках да макаронах.

Но круглолицего не так-то легко было смутить. Он слегка прищурился и ответил уверенно:

— Ну, одними звездами сыт не будешь. Нужны не только астрономы, но и гастрономы.

Все еще дружней засмеялись, и кто-то даже захлопал в ладоши.

Но вот, откуда ни возьмись, — милиционер. Он в белом свежем кителе, словно тоже нарядился по случаю школьного праздника.

— Молодые граждане, — говорит он, поднося руку в белой перчатке к козырьку фуражки, — что ж это вы нарушаете порядок? Все люди спят, а вы…

Но «молодые граждане» не дают ему договорить.

— Товарищ милиционер, поймите — ведь такая ночь бывает только один раз в жизни!

— И ведь уже не ночь, а почти утро!

— Оно конечно, — задумчиво говорит милиционер, — для кого еще ночь, а для кого уже утро. Утро жизни, как говорится…

— Да он философ! Поэт! — восклицает будущий строитель. — Товарищ милиционер, разрешите пожать вашу руку!

Милиционер торжественно пожимает руки вчерашним школьникам и отходит в сторону. Должно быть, он понял, что такая ночь и на самом деле бывает у человека только один раз в жизни.

Без Людмилы Федоровны

Катя пошла в школу раньше, чем всегда. Ей очень хотелось поскорей, еще до начала уроков, рассказать Наташе, Настеньке и другим девочкам о Танином школьном вечере, об Артемове, о Сереже…

«Девочки, наверно, тоже захотят разыскивать Сережу, — думала Катя. — Вот мы вместе и придумаем, с чего начать. Пусть Артемов ищет Сережу, и мы искать будем».

Но когда она вошла в класс, все эти мысли сразу вылетели у нее из головы. Ее удивило и встревожило, что Людмилы Федоровны в классе не оказалось. Обычно она приходила раньше всех своих учениц и ждала их в коридоре у дверей класса. А сегодня все уже собрались, расселись по партам; кто-то успел нарисовать на доске домик с трубой и дымом и положить мел на место, а Людмилы Федоровны все не было.

Прошло еще пять минут. Дежурная Валя Ёлкина сбегала в учительскую, принесла глобус, указку и стерла с доски домик с трубой. Людмила Федоровна все еще не показывалась.

«Странно, — думала Катя, — и на школьный вечер она не пришла, и сейчас ее нет…»

Наконец дверь открылась. Все разом встали. Но, к общему удивлению, в класс вошла не Людмила Федоровна, а старшая вожатая Надежда Ивановна.

— Здравствуйте, девочки, — сказала она своим спокойным, звучным голосом. — Садитесь.