Это настигнет каждого
Шрифт:
– Спасибо, фру Линде, - сказал директор пароходства.
– Вы можете идти спать. Если нам понадобится третья бутылка, мы сами ее найдем.
Фру Линде забрала пустую бутылку, положила полную в ведерко со льдом, попрощалась. Клаус Бренде обошел вокруг письменного стола и рухнул в кресло.
– С тобой тяжело иметь дело, Матье, - сказал он,- но я терпелив.
– Гари я обязан жизнью. Без Гари меня бы сейчас не было: все вот это, поддерживающее разговор с тобой, давно бы сгнило, - сказал сын.
– Ну хорошо... Ты хочешь вспомнить эти ранние годы... в оправданье себе... и чтобы мы не наделали непоправимых ошибок. Хорошо. Обещаю не спешить с выводами. Но то, с чего все началось - предысторию, -
– Мне нет дела до излишних подробностей, - сказал Матье.
– А мне, пожалуй, есть. Ведь это было и мое время - время, когда тебе исполнилось пятнадцать. Ты тогда пережил нечто необычное, что очень глубоко запало в твою память. Твое тогдашнее переживание связано с моей судьбой. Тебя чуть не убили из-за меня. Это ты знаешь. Но знаешь по-своему, во фрагментах, отобранных с расчетом на твой возраст. Я рассказал тебе только самое необходимое. В силу особых обстоятельств...
– Я потихоньку читал доступные мне газеты, - сказал Матье.
– Газеты были против меня. Разбирательство в суде по поводу гибели судна приняло неблагоприятный для нас оборот. Господин министр внутренних дел от меня отвернулся, потому что в парламенте против нашего пароходства были выдвинуты серьезные обвинения... и он боялся за свое место. Ты тоже от меня отвернулся... или чувствовал себя жертвой расправы с твоим отцом, удавшейся лишь наполовину...
– Я-то в результате выиграл...
– сказал Матье.
– Я обрел друга... и уверенность, что ангелы существуют.
Клаус Бренде ответил не сразу.
– Ах, Матье, - сказал он после некоторого раздумья,-пожалуйста, не примешивай к нашему разговору понятия, которыми трудно оперировать. Гари сам по себе достаточно сильный противник... Я не хотел бы бороться еще и с существами, до которых нельзя дотронуться... с этой гипотезой... заведомо не поддающейся проверке.
– Хорошо, об ангелах я буду молчать - об обоих, которых знаю, - сказал Матье, - хотя они тоже имеют самое непосредственное отношение к этой истории.
«Ты их не знаешь; ты лишь предполагаешь, что они есть...»
– У меня двое детей, ты и твоя сестра, - сказал директор пароходства так, будто не расслышал последней фразы.
– Сестру ты не видел семь лет. Она живет в интернате, в Швейцарии. Теперь я часто думаю о ней, о моем втором ребенке. Ингер скоро исполнится девятнадцать. Это - другое - недоразумение тоже наконец должно быть устранено. Я имею в виду разрыв между ею и мною.
– Почему Агнету отослали из дому, когда ты женился во второй раз?
– спросил Матье.
– Прежде ты об этом умалчивал.
– Мне свойственна некоторая беспорядочность чувств,-сказал Клаус Бренде.
– Я люблю женщин - любых, если они статны, величавы, отличаются большим ростом. Какая-то часть моей жизни зависит от них. В этом я со временем себе признался. Твою мать я любил... обычной любовью, как человек любит человека... и все же в моей к ней привязанности было что-то преувеличенное. Я испугался, когда после смерти жены попал в зависимость от другой связи (что считал для себя постыдным), - и решил жениться на столь привлекательной женщине, тем более, что достаточно высоко оценивал ее характер. Я испугался, Матье, себя самого - но не мог противостоять искушению. Мне было мало, что она стала моей любовницей. Так вот, твоя сестра - за несколько дней до свадьбы, - вооружившись молотком, подкралась к этой женщине сзади и со всей силой ударила ее по голове. К счастью, молоток был повернут к жертве плоским, а не острым концом - да и пышная прическа смягчила удар. Но все равно образовалась сильно кровоточащая рана. Твоя мачеха покачнулась, вскрикнула, побежала прочь от ребенка.
У Матье вырвался возглас изумления и вместе с тем удовлетворения.
– Правда?
– переспросил он, возясь с бутылкой шампанского,- Сестре ведь тогда не было и двенадцати.
– Он сделал так, чтобы пробка вылетела
– Я в тот же день устроил Ингер в интернат. Я не ругал ее, но объяснил, что она сделала глупость... и теперь должна принять на себя все последствия. Она не раскаивалась. Не удостоила меня даже словом, в тот день. Позже я сам отвез ее в Швейцарию.
– Пятнадцатилетний подросток не тратит эмоций на двенадцатилетнюю сестру, - сказал Матье, - но теперь ты пробудил во мне любопытство по отношению к Ингер.
– Я, как ты знаешь, увидел ее снова только прошлой весной. Наша встреча была короткой - всего несколько дней... Я открыл тогда, что мое отношение к тебе совсем другое. Оно незамутненнее, проще. Тебе, когда на душе у меня теплеет, я отваживаюсь признаться в своей любви; ради тебя я могу смириться со многим. Если бы ты тогда нанес удар молотком... я бы не отослал тебя в интернат... мой брак бы распался еще до свадьбы... по крайней мере, мне так кажется.
– Задним числом все выглядит по-другому, - сказал Матье.
– Ты, конечно, стараешься быть искренним; но впечатления сегодняшнего дня искажают твои воспоминания.
– Вероятно...
– сказал Клаус Бренде, - вероятно, ты прав. Но ты-то тогда не стал искать молоток. Тебе в голову такая мысль не пришла. Ты был старше; но ты и по натуре мягче. Твоя сестра стала очень похожей на тебя... всем внешним обликом, выраженьем лица. Но я перед ней робел. Обычно в дочери, с которой давно не встречался, мужчина ожидает увидеть образ когда-то любимой им женщины. Но я видел в Ингер тебя, узнавал в ней твои черты... только жестче прорисованные. Она привлекательна... но привлекательна отстраняюще... и гордость ее совсем иная, чем у тебя. Она... не привязалась бы к Гари... Ее представление о себе - особого рода высокомерие - воспрепятствовало бы этому...
– Она должна быть для меня образцом? И так ли ты уверен в своем утверждении - что человек, не владеющий ничем, кроме самого себя, не мог бы вторгнуться в мир ее чувств?
– В образцы для тебя твоя сестра не годится - если я не ошибся насчет ее душевных свойств. Но меня сбивает с толку, что она так поразительно похожа на тебя внешне - неразличимо, сказал бы я, если бы у нее не развились тем временем и специфически женские формы. Поэтому мое представление о характере Ингер ненадежно. Мы с ней не говорили ни о ее детском проступке - нападении на мачеху, - ни об изгнании из родительского дома. Но я понял: она все еще смотрит на меня как на мужа своей противницы, хотя та давно умерла. Ингер намеренно избегала формального примирения со мной. Она пока не простила того, что я, как она думает, оскорбил вашу мать. И я заметил еще одну странность. Под влиянием интерната у воспитанниц ощутимо меняются врожденные социальные и нравственные навыки поведения. Окружающий мир перестает восприниматься этими детьми как нечто вполне реальное; место обычных жизненных трудностей и радостей занимает, если можно так выразиться, эрзац-реальность. Внутри интернатской ограды многие мелкие нарушения дисциплины молчаливо допускаются; другие же, более серьезные проступки воспитатели стараются скрыть; защитные факторы, действующие издалека, - благосостояние или привилегированное положение родителей - играют чудовищную роль в этом однобоко развивающемся сообществе еще не повзрослевших людей. Думаю, все девочки научились лгать и оправдывать свою ложь. Неправдивость они считают изящной маской. Они и воруют при случае. Вещи малоценные, само собой. По наглости поведения они привыкли измерять силу. Свои незрелые чувства они маскируют фривольностями - то есть имитируют наличие опыта, которого у них нет. Вместе с тем они культивируют в себе самосознание, свойственное высшим сословиям, отчего их естественная натура подавляется. Смех их неискренен, а эмоции преувеличенно театральны...