Это настигнет каждого
Шрифт:
Я долго молчал. Меня знобило. Да так, что зубы стучали. Я пытался проверить себя... то есть подвергал проверке свою любовь к Гари. Ничего не получалось. Того ангела, твоего брата, я забыл. Гари привязал шпагат к пуговицам сбоку на брюках, затем парой стежков закрепил его спереди, в середине. На этом работа его закончилась.
– Теперь я осторожно помогу тебе слезть со стола... И ты опять посидишь на скамейке... пока я не залатаю куртку.
Он приподнял меня, снял с меня куртку, вместо нее набросил на плечи свою. Я опять сидел рядом с ним. Раны болели. Я чувствовал, как под рубашкой ручеек крови стекает вниз. Было страшно. Внезапно я крикнул:
– Гари - я не выживу, если мы не станем друзьями!
– Ты очень назойлив, - ответил он, - ты что, всегда такой? Всегда добиваешься, чего хочешь, изображая истерику? Должен
– О чем ты думаешь... Что тебе снится, Гари, если ты видишь сны?
– Я думаю об отце... которого люблю, - сказал он без малейших колебаний.
– Ты его знаешь? Или все-таки нет? Ты ведь мне говорил...
– Отец, это и есть я. Каков я, таков и отец. Как я выгляжу... так же выглядел он. Я не похож на мать; я пошел в отца. Кроме меня, от него ничего не осталось. Он исчез, умер. Пока я живу, его словно бы и в прошлом не было. О нем никто не помнит.
– Ты гордишься им, - сказал я.
– Я его люблю... Иначе... иначе давно бы оказался на улице. Потому что я из самых низов. Мальчишки если и играют со мной, то как бы против воли. Эта орда, которая тебя изуродовала... эти подонки... они все имеют нормальных отцов или хотя бы нормальных матерей... Среди них нет ни одного, подобного мне. Потому... потому-то я и впал в ярость... а моим кулакам захотелось разгуляться... наносить удары так, чтобы слышался хруст... чтобы ломались кости. Не для того я старался, чтобы помочь сынку капиталиста выпутаться из беды. Я бушевал... молотил напропалую. .. потому что не принадлежу ни к одной дворовой компании. Тебя-то я прежде не видел. Тебя я не знал. Я только слышал об утонувших моряках, о подлостях твоего отца.
Я заплакал. Сперва слезы катились беззвучно. Потом я стал всхлипывать. Гари в упор этого не видел. Я стыдился своей слабости: того, что жалею себя, при нем; стыдился тем сильнее, что его это не растрогало. Наконец я сказал:
– Ты другой, Гари. Не такой, каким хочешь казаться. Ты явился сюда издалека; сны, которые ходят с нами по жизни, значимы; это память об истинном нашем происхождении... наша настоящая родина.
Я не посмел сказать ему, что видел второго Гари... его обнаженную суть, ТВОЕГО брата. Но, произнося эти фразы, я уже твердо знал, что моя любовь к Гари проверку выдержала; что никакое его слово, никакой промах, никакой проступок не изменят его сути, какой она мне открылась... и теперь сидела рядом со мной. Что сам Гари и есть эта сдвоенная форма: нечто, не существующее в реальности, ПЛЮС тело; причем существеннее, чем тело, это другое, которое я никогда не перестану любить, потому что в нем, Гари, возвышенное и прекрасное вообще не разделены. Я сказал себе: он человек, подобного которому нет. И тут же обвинил себя в том, что я ослеп от любви, уподобился зверю, идущему по пахучему следу... на аромат, который едва уловим, и все же обещает телесное чудо, высочайшее упоение. Я понимал, что и внутри, и снаружи все для меня изменилось; но я не знал, не придется ли оплатить такое преображение смертью. А вдруг мое погребение уже началось - всем этим: этой лачугой... присутствием Гари... нанесенным мне увечьем... телесной болью, неприятным лихорадочным
На сей раз Гари не сказал, что я не в себе. Он молча зашивал мою куртку. У меня закружилась голова, и я зажмурился; но почти тотчас что-то рядом со мной шевельнулось. Я почувствовал близость чего-то живого. И от страха снова открыл глаза. Я увидел: рукав куртки Гари колышется, в одном месте даже образовалась выпуклость, хотя я за него не тянул. Рукав как-то странно двигался. Я, ища помощи, схватился за руку Гари. Он, видимо, сразу все понял.
– Это Тиге,- сказал он,- веди себя поспокойнее!
– Какой Тиге?
– испуганно спросил я.
– Тиге - самец крысы, - сказал Гари.
– Мой дружок. Я его повсюду ношу с собой. Он живет в карманах и рукавах моей куртки. Иногда самостоятельно где-то бродит, ищет приключений. Сейчас он наверняка хочет есть.
Я почувствовал себя неуютно.
– Посмотрим, что Тиге о тебе думает... за кого тебя принимает. Он очень умный.
Я не смел шевельнуться. Тиге, внутри рукава, карабкался вверх. Приближался к моей шее.
– Не бойся! Он не укусит. Думаю, он хочет с тобой поздороваться.
Я решил сидеть тихо, какие бы неприятные сюрпризы меня ни ждали. Крыса уже добралась до плеча, высунула голову из-под воротника, с любопытством меня обнюхала. Потом вылезла вся, ловко пристроилась рядом с ухом, встала на задние лапы и принялась обсасывать мои волосы, слипшиеся от крови.
– Вкусно, Тиге?
– спросил Гари. И, обратившись ко мне: -Твоя кровь ему нравится; против тебя он ничего не имеет. Во всяком случае, не считает тебя ядовитым.
– Я еще никогда не позволял крысе вот так обсасывать мою голову, - робко сказал я.
– Приходится себя преодолевать...
– Я тебя освобожу от Тиге. Главное, что ты ему нравишься. ..
– что он тебя не боится; иначе давно бы переметнулся ко мне.
Гари протянул руку к крысе. Она прыгнула ему на ладонь, побежала вверх по руке и уселась рядом с его ухом, как прежде сидела рядом с моим. Теперь только я разглядел, что это крупный черно-бурый зверек с умными глазами, сверкающими, как шлифованый оникс.
– Тиге скоро умрет, - сказал Гари, - Крыса живет всего 600 или 700 дней. Этот срок уже на исходе.
Он нашел черствую горбушку и показал зверьку, тот быстро спустился по руке. На полу стоял перевернутый ящик с отверстием в стенке. Гари наклонился и сунул хлеб в отверстие. Крыса прошмыгнула туда же, исчезла.
– У меня гость, Тиге, с тобой мне возиться некогда.
– Тиге умеет танцевать, - сказал он, - но танцует только тогда, когда я обращаюсь с ним ласково. А сегодня я им пренебрег.
Лишь через некоторое время я снова заговорил с Гари. Потому что отвлекся на крысу: новое для меня явление из здешнего, другого мира. Я думал о том, что Гари, крыса и я - мы трое различаемся по статусу, который получили в этом дощатом убежище. Гари - холодный, красивый... потрясающе красивый... умеющий работать, не склоняющийся перед трудными обстоятельствами - представляет здесь несомненную данность. Крыса - тот дикий зверь, который, как лев святого Иеронима, стал незлобивым товарищем Незлобивому. Я же, занесенный сюда волнами судьбы... искалеченный, брошенный, потерявший всё, так что больше мне и терять-то нечего и у меня нет надежды что-либо обрести...
– я оказался отставленным в сторону, словно покойник в гробу. Желание жить там, за забором, все более от меня отчуждалось.