Это сильнее всего(Рассказы)
Шрифт:
В это время из подвального окна разбитого дома вылез человек в черной дымящейся одежде, за ним — другой; третьего они подняли и повели под руки. Став в строй, один из них сипло осведомился:
— Что тут происходит?
И когда боец объяснил, Савкин сердито сказал:
— Немцы похоронить не могли, а вы хороните… — и хотел доложить командиру.
Но Кустов остановил его:
— После доложим. Интересно послушать все-таки, что тут о нас скажут такого.
Командир говорил пламенную речь, полную гордых и великолепных слов.
А три гвардейца стояли в последней шеренге, крайними слева, с вытянутыми по швам руками и не замечали, как по их утомленным закопченным лицам катились
И когда командир увидел их и стал упрекать за то, что не доложили о себе, три гвардейца никак не могли произнести слова — так они были взволнованы.
Махнув рукой, командир сказал:
— Ладно, ступайте в санбат. — И спросил — Теперь, небось, загордитесь?
— Что вы, товарищ командир! — горячо заявил Горшков. — Ведь это же все по недоразумению сказано.
1942
Лейтенант Колобухин
Он был подтянут, одет безукоризненно и даже щеголевато. Не то что пальца, лезвия ножа не просунуть было за пояс, так он затягивался. Голенища сапог сверкали, как черные зеркала. Меховые варежки он отгибал манжетой наружу. Жесткое лицо его с прищуренными глазами лупилось от частого бритья, а на скулах играли блики. Таков внешний портрет лейтенанта Александра Колобухина.
Стремительная тактика современной войны породила новый вид войскового подразделения — штурмовые группы. Внезапностью, быстротой действий они вынуждают противника к самому смертельному из всех видов боя: к ближнему бою. Бойцов, с честью ведущих себя в схватках грудь с грудью, навечно связывает дружба людей, повидавших кое-что такое, что не всякому дано увидеть. Плохих в таких подразделениях не держат. А лейтенант Александр Колобухин был командиром штурмового отряда.
До войны Колобухин был знатным человеком.
На Дальнем Востоке, в Приморском крае, бригады шахтеров, которые, рубая уголь, пускали лавы неиссякаемые, как реки, — только это были черные каменные реки, — хорошо знают и помнят Колобухина, одного из первоклассных мастеров своего дела.
Но старой славой не живут. Когда Колобухин прибыл на фронт и его спросили, не тот ли он самый Колобухин, он ответил:
— Не тот.
Ибо гордость пришедших от мирного труда к трудному воинскому делу бывала частенько уязвленной: как всякое мастерство, воинское мастерство не дается сразу. И только после одиннадцати месяцев войны лейтенант признался, что он — тот самый Колобухин.
— Теперь я собой доволен, — сказал Колобухин, — теперь мне стесняться нечего, поскольку я себя не уронил.
Как бы бешено и яростно ни протекал бой, Колобухин ни на секунду не упускал нити умного и точного расчета. Он властвовал на поле боя. Предугадывая намерения противника, он словно принимал команду и над врагом, заставляя его делать то, что ему, Колобухину, в данный момент нужно. И поэтому, хотя ближний бой — самый смертельный, в подразделении Колобухина потери были всегда ничтожны.
Принимая нового бойца, Колобухин разговаривал с ним примерно так:
— Ты про меня слышал?
— Как же, — почтительно говорил боец.
— Небось, говорили — храбрый?
— Точно, — соглашался боец.
— А я не храбрый. Я пугливый, — неожиданно заявлял Колобухин. И, став вдруг суровым,
— По-вашему выходит, они так, чурки, — сомневался боец.
— Никак нет. Немец, он соображает. Но ты свое соображение имей.
И, чтоб окончательно убедить бойца, Колобухин спрашивал:
— Слышал, как я верхом на немецком танке ездил?
— Нет, — отвечал боец. Он уже слышал от других, но послушать самого Колобухнна ему лестно.
— Ну, заскочил-то я на него сдуру, — говорил Колобухин небрежно и почему-то обиженным тоном, — сгоряча за свой принял. Мы тогда десантом ходили. Потом гляжу: не наш танк. Ошибку допустил. А он уже на полном газу катит. Такая неприятность, завезет, думаю, в неизвестное направление. И тут я решил с ним в жмурки сыграть. Скинул с себя плащ-палатку и прикрыл смотровые щели. От ветра она как прилипла. Сослепу он меня сначала чуть было не сбросил на ухабах, но потом затормозил. Щелк-щелк открывается крышка. Из башни немец: в чем, мол, дело? Но я ему объяснять не стал. Сработал из автомата и давай внутрь сыпать. Вот только водителя не мог достать: железный карниз мешал. Водитель стряхнуть меня решил. Дал полный газ и ну об деревья стучаться, потом в хату вмазал, чтобы меня об стену стереть. Ушибся я, конечно, очень. Ну, он себе тоже гусеницу порвал и застрял, как свинья в подворотне. И вот вышло, что я загнал танк.
Но вообще Колобухин не увлекался словесностью.
В предвиденьи боевого задания он подбирал местность, схожую с той, на которой придется действовать его подразделению, и отрабатывал будущее сражение, гоняя бойцов до седьмого пота.
— Пот не кровь, — кричал Колобухин, — давай веселей!
Если подразделению приходилось действовать совместно с ПТО или минометчиками, он обязательно водил своих бойцов к ним в гости.
— Будем знакомы, — говорил Колобухин огневикам. — Вот глядите на моих орлов, какие под вашей ответственностью будут действовать. Уважайте!
Знакомство это Колобухин устраивал, исходя из простого расчета: огневикам останутся памятными живые лица его бойцов, которых они должны поддержать в напряженные мгновенья, когда те пойдут на сближение с противником; тем воодушевленнее будет мастерство их. У бойцов же Колобухина останется неиссякаемая уверенность, что огневики не подведут и что они вообще народ надежный.
Кстати сказать, во встречах этих на первый взгляд не было ничего такого, что указывало бы на сердечную дружбу двух родов войск. Наоборот, они всегда сопровождались взаимными упреками и довольно-таки обидными шуточками и розыгрышем. Но тут уж ничего не поделаешь. Внешне грубоватый и насмешливый характер русского человека — только оболочка, защитная, застенчивая оболочка нежности, доверчивости, любви необыкновенной.