Это время

Рождественский Роберт Иванович

НА ВОЕННОМ ПАРАДЕ

Вот уже вступила техника на площадь. И уже словно ток прошел по стайке иностранных атташе,— нынче фоторепортерами работают они!.. А по площади, по площади течет река брони! Твердь земная прогибается, и стекла дребезжат. Сверхсерьезные ракеты на прицепах возлежат!.. Наша общая забота. Строгость оборонных дел. Хоть никто из нас на этом деле не разбогател. Не купил лесов и замков. Миллионов не припас… Но когда б такого. не было, то не было бы нас! Мы бы не были Державой. Мы бы канули в ночи… Сердце, что ж ты так забилось? Погоди, не грохочи! Что я вспомнил? Что подумал? За тобой куда иду?.. Нам бы четверть этой силищи в том взорванном году! Никогда не повторится сорок первый. Никогда!.. Вот течет она по площади — защита и беда… А из будущего века, из

сплошного далека смотрят дети, смотрят дети, не рожденные пока. Смотрят с грустною надеждой сквозь неведомую тьму… Может быть, они родиться смогут только потому, что когда-то, в наше время, в грозах нынешнего дня грохотала по брусчатке эта жесткая броня!

УСТАЛОСТЬ

На Землю пришла усталость, нельзя ее избежать!.. Матери шара земного устали солдат рожать! Устали гадать на картах, в напрасной надежде жить… Устали швейные фабрики военную форму шить! Устал самолет реактивный лететь навстречу войне! Лесная дорога устала танки тащить на спине!.. Усталость сковала планету. Настала такая пора… Устал океан Раскачивать ракетные крейсера! Ему ощущать надоело железный привкус беды и прятать подводные лодки в бездонных толщах воды!.. От грома устало небо. Устала земля, Когда на ней — сплошные мишени, мишени, а не города! И даже металл бездушный, холодный, тупой металл за долгие тысячелетья оружием быть устал!

ИНДИЙСКИЙ АПРЕЛЬ

А. Везирову

Тяжелые капли на глину упали, В трубе водосточной забила струя. Вдоль узенькой улочки высятся пальмы гигантскими кисточками для бритья… Наверно, земля эта слишком устала — ей тысячелетьями мышцы свело. Наверное, время ее не настало. А может, настало уже. И прошло… Такое единство беды и покоя, такое презрение к бегу часов, что надо придумывать нечто другое в таблице затасканных мер и весов. Иначе? Иначе все будет нечестно. Смешались недели, века и года! Здесь то, что прошло, никуда не исчезло. Здесь то, что придет, не уйдет никуда… А мимо плывут — тяжело и огромно,— как будто возникнув из общего сна, то слон, монотонно толкающий бревна, то трайлер размером в четыре слона… Я все это чувствую, слышу и вижу. Над миром прибой океанский гудит. Немыми глазищами каменный Вишну за взлетом ракеты спокойно следит. А звезды мерцают пустынно и просто. Летят, оставляя невидимый след… И мне улыбается странный подросток. Подросток которому тысячи лет.

ПОЕЗДКА

Сильно древний монастырь, или церковь, или замок — это как магнит для самых непоседливых настыр… Отметают возраженья, с ходу пресекают спор: «Как?! Серьезно?! Неужели не бывали до сих пор?!.. Это дело поправимо!..» Встали около шести. Речка — мимо, роща — мимо, море — мимо. Мы — в пути!.. Заунывный рев мотора. Сумасшедший звон жары. Задыхаясь — в гору, в гору и — зажмурившись — с горы! Полдень липкий, как конфета. В сердце — боль, в глазах — темно… Сто восьмое чудо света — наконец-то! — вот оно!.. Камни желтые от пыли, в землю вросшие на треть… «В общем, можно не смотреть,.. Главное, что мы здесь были!..»

"Гостиница на Рю-де-Сенн..."

Н.В. Богословскому

Гостиница на Рю-де-Сенн была проста, была удобна. Мы жили здесь почти как дома. Как дома. Только не совсем. Отличье состояло в том,— (помимо остальных деталей),— что этот добродушный дом располагался в том квартале, где каждый вечер допоздна, помехи в сновиденьях сея, шло непрерывное веселье — безудержное, как война!.. Сюда — еще до темноты — в объятья переулков мглистых величественные, как киты, автобусы везли туристов. Здесь был кураж и климат свой. Напротив знаменитой церкви перед кафе на мостовой шли самозваные концерты! Здесь выступал надменный мим, одетый грустно и немодно. Изничтожал он бренный мир открыто, смело, но безмолвно!.. Здесь, как всегда навеселе, грек демонстрировал удава, и ненакрашенная дама играла на простой пиле… Здесь был факир — такой, как надо! Усмешкой дьявольской сочась, кричал он: «Господа!.. Сейчас вас опалит дыханье ада!..» Отпрыгивала темнота! Огонь торжествовал шикарно. И пламя било изо рта, как из домашнего вулкана! Факир стонал в избытке чувств, мерцал глазами с поволокой. И от него несло чуть-чуть не адом, а бензоколонкой… А рядом, около, вокруг — и без конца, и без начала — все двигалось! текло! звучало! Все перемешивалось вдруг!.. И странною была земля, где улицы — теснее комнат… Сверкал Париж — веселый город! Париж, который «о-ля-ля!..». Он пил и пел, он жрал и ржал, был надрывающимся, ярким! Он был Парижем по заявкам. Парижем — не для парижан. Он жил, как будто все пропало!.. И месяц над рекой висел. И лишь под утро засыпала гостиница на Рю-де-Сенн

НЛО

Чудеса теперь обыденными стали, Не фантастика, не выдумка, не бред,— утверждают очевидцы, что видали Неопознанный Летающий Объект… Он в рассветном небе странный след оставил в виде длинного прозрачного хвоста. Повисел чуть-чуть над полем. И — растаял. И, наверно, было это неспроста… Зависая над земною жизнью бренной,— как в лесу над муравейником склонясь,— неопознанные странники Вселенной скрупулезно изучают нас… Кто мы им? Хочу узнать, пока не поздно. Кто мы им? Хочу узнать наверняка. Чья-то тема в диссертации межзвездной? Чей-то опыт по «системам из белка»? Кто мы им? Еще не зрячие котята? Или, может быть, собратья по судьбе? Скажут пусть, ну, намекнут хотя бы: кто мы им? И кто же мы самим себе?.. Он висит над мокрой пашней — дух ниспосланный, излучая ослепительнейший свет… …Ах, Земля-Земля, родимый мой, непознанный, неопознанный, живой еще объект!

ФАНТАСТИЧЕСКАЯ БАЛЛАДА

Если чего-нибудь хочешь, судьба воздаст (полностью или частично — другое дело!).. Жил в небольшом городке неудачник-фантаст, которым с рожденья одно желанье владело. Он очень сильно хотел (и как можно скорей!) в прошлое перенестись (в какое, не важно!) и там оказаться (хоть на год!) Царем Царей! Причем не мифическим, а реально существовавшим. Стать императором, ханом — не все ли равно! Только бы слиться с чужой знаменитой судьбою! Лишь бы почуять, что все тебе в жизни дано, лишь бы увидеть, что мир переполнен тобою! Стать властелином превыше и всех, и всего. Быть полубогом, рушащим скалы и троны! Чтоб от простого движенья перста твоего ветры стихали и вздрагивали народы! Жить, чтоб склонялась к твоим величавым стопам вся бессловесная и вся говорящая живность!.. В общем, короче: фантаст не ел и не спал. Жаждал он чуда!.. И однажды чудо свершилось… …Вот он — на палубе парусного корабля. Он — явно Кто-то! Он спрашивает надменно: — Капрал, отвечайте, что это там за земля?.. — Ваше Величество! — Это — остров Святой Елены…

"Как лучше: город в море?.."

Как лучше: город в море? Море в городе? Здесь даже снег не может с морем справиться. Он падает на темный лед и плавится. И странно это на февральском холоде… А мы глядим — войны далекой крестники — на снежно-белый куб Дворца «Финляндия», И в нас уже всерьез вошли понятие: «Мир после Хельсинки…» «Европа после Хельсинки…» А Хельсинки вдоль моря простирается, ведет свои горизонтали складные. Не суетится. Не спешит понравиться. Он просто есть. И то, что есть он,— главное, Работает, грустит, мурлычет песенки,— надеждой полон, как весенним паводком… Да будет небо добрым и распахнутым. Да будет мир в Европе после Хельсинки.

ПАМЯТНИК ЯНУ СИБЕЛИУСУ

Органные трубы уставились в небо. Сейчас она грянет, взрослея и зрея, — та музыка, сотканная из прозренья. Из боли и нежности. Света и снега. Сейчас обовьет она плечи и души. Утешит. И плакать заставит внезапно… Органные трубы похожи на дюзы ракеты, вернувшейся к людям из завтра. г. Хельсинки

НА ФЕСТИВАЛЕ ПОЭЗИИ

Младену Оляча

Годы катятся по кругу, повторяя прежний путь.,. Я еще приеду в Стругу. Может быть. Когда-нибудь… Вновь почувствую, как нежно упадет ко мне в ладонь миг разъединенья неба с непроснувшейся водой. Миг — воистину прекрасный. Свет, разлившийся вдали. Обретение пространства. Узнавание земли. Проявленье гор взметенных, отдаление границ. Вечность заново рожденных темных крыш и певчих птиц… Утро на глазах поспеет, воду высветит до дна. А потом плеснет на берег аккуратная волна, и назад уйдет упруго, и попросит все забыть,.. Я еще приеду в Стругу. Это очень может быть!.. Там по улочкам недлинным бродит ночью тишина. Над прозрачным Черным Дримом Светит белая луна. И река уносит в лето капли звездной шелухи… Там веселые поэты пишут грустные стихи.