Это все придумали люди
Шрифт:
Наступила весна, и с ее приходом появилось ощущение, что все невероятное однажды может стать нормальным. Я начала привыкать к тому, что он приходил и уходил. Теперь я могла спокойно отсчитывать дни между этими короткими, иногда очень странными свиданиями. Я научилась делать то, что должна была бы, если бы жизнь оставалась действительно нормальной. В конце концов, говорила я себе, многие люди так живут. А многие живут еще хуже. Не все так плохо.
Мне пришлось изменить круг чтения. Вместо умиротворяющей классической литературы теперь пошел сплошной
Мама, зная некоторую часть моей тайны, способствовала тому, чтобы иногда я могла видеться с Сандром, почти не скрываясь. О чем она думала, моя мама? Не знаю. Наверное, какое-то материнское шестое чувство подсказывало ей, что я стараюсь делать все так правильно, как могу. Я действительно старалась. Мне удалось снова начать хорошо учиться. Я даже нашла халтурную подработку – стала делать визуализации для одного американского архитектурного бюро, что привело в полнейший восторг моего папу. Он считал это очень многообещающей работой. Я в ней ничего многообещающего не видела, но за папу радовалась. Я и впрямь старалась делать все правильно.
Иногда я даже думала, что надо покончить с этими странными, ненормальными отношениями.
Я, наверное, додумала бы эту мысль до конца, если бы не глаза Сандра. Слишком много было в них ужаса. Даже если бы вдруг я стала совершенно к нему равнодушной, я и тогда не смогла бы его бросить. Нельзя бросать утопающих. Особенно, если они тонут в раскаленном масле.
Однажды я не выдержала и задала Сандру тот вопрос, который задала мне моя мама, – женат ли он. Он удивленно посмотрел на меня, потом рассмеялся.
– И ты решила, что это причина моих душевных терзаний?
Я промолчала. Вопрос показался неожиданно очень глупым.
– Нет, родная, – Сандр наклонился и поцеловал меня в глаза. – Если бы дело обстояло так, все было бы значительно, значительно проще.
Он всегда называл меня «родная» и целовал в глаза. Это казалось мне верхом чувственности.
Мы стали иногда куда-нибудь вместе ходить. Сандр прекрасно разбирался в кино, театре. Говорил о современном танце, как большой знаток. Порой у него то тут, то там проскальзывали фразы, из которых следовало, что ему знакомы не только московские постановки. И что он видел их все своими глазами.
Мы обсуждали литературу, но это оказалось довольно сомнительным удовольствием для меня. Как будто я говорила с профессиональным альпинистом о своем единственном в жизни восхождении. Я вздыхала и с новой силой бралась за книги.
Он стал дарить мне цветы. Как если бы наши отношения раскручивались задом наперед, от невозможной, немыслимой близости первых дней мы постепенно возвращались к тому, с чего следовало бы начать. Я стала лучше одеваться. Теперь, выходя утром из дома, я могла думать, что день будет или нормальным, или
Папа заметил обилие цветов и мой изменившийся внешний вид – и задал тот вопрос, ответ на который мама знала уже много недель назад. Я была честной девочкой. Когда он спросил: «У тебя роман?» – я, немного подумав, ответила:
– Наверное, это наиболее разумное объяснение происходящего.
Папа кивнул, но, к моему удивлению, больше никаких вопросов задавать не стал. Может быть, мама уже рассказала ему какую-нибудь убедительную историю. Может быть, он считал, что это было вне его компетенции. Я не знала.
Май выдался теплым и даже оптимистичным. Наверное, все дело было не в привычке или, во всяком случае, не только в ней. Просто то, что кажется совершенно безнадежным в феврале, в мае начинает выглядеть вполне перспективным.
В конце месяца, в разгар моих бесконечных сдач, родители собрались на выходные к друзьям на дачу. Я ликовала. Я считала это подарком небес. Я жила в предвкушении их отъезда.
В свой первый одинокий вечер мне нужно было готовиться к экзаменам. Я честно читала учебник, писала ответы – и не помнила ничего из того, что записывала. Я знала, что он придет. Он находил меня везде. Он, наверное, достал бы меня из-под земли, если бы в этом была необходимость. Он знал, что я его жду.
Сандр пришел, но когда я увидела его, то не почувствовала никакого облегчения. Вы любите смотреть, как ваших близких пытают? Я – нет. Совсем не люблю.
Он стоял в моей прихожей, высокий, со стрельчатыми арками, резными аркбутанами и тонкими нервюрами. Каменный. Сейчас это стало видно.
– Ты как себя сейчас чувствуешь? – вдруг спросил Сандр.
Это был странный вопрос. Он обычно безо всяких слов знал, как я себя чувствую.
– Нормально, – ответила я неуверенно.
– Хорошо, – сказал он.
Мы немного постояли молча. На улице полил дождь, и в прихожей стало почти темно.
– Я уезжаю.
Тишина. Я не знала, как правильно обработать эту информацию. Его слова, и особенно тон, которым они были сказаны, исключали возможность таких бытовых вопросов, как куда или насколько.
– Прости меня, – продолжил он.
Я прямо видела перед собой эти тонкие нервюры, эти сложные своды. Что им до нас, простых смертных, которые ходят внизу? Мы умрем, а они вечны.
– Хотя я вряд ли думаю, что это возможно, – продолжил Сандр. – Я бы не простил.
Я, наконец, смогла найти нужное слово.
– Почему?
Вот. Мне удалось задать правильный вопрос. Он давал надежду, что все станет яснее. Пока все было совершенно неясно. Только своды и нервюры.
Он долго смотрел на меня. Потом вдруг наклонился и поцеловал.
Наверное, солдаты, уходящие на фронт, все-таки не так целуют на прощание своих девушек. Мне кажется, у каждого нормального солдата должна быть хоть какая-то надежда, что он вернется.
– Поэтому, – сказал он тихо. Потом осторожно поцеловал мои закрытые глаза и ушел.