Это я тебя убила
Шрифт:
Эвер долго выбирал, как положить раковину, и в итоге она оказалась точно в центре нашей постройки. Песчаные своды дрогнули, но выдержали, в перламутре заиграло солнце. Красиво! Я захлопала в ладоши, любуясь; Эвер начал что-то объяснять про баланс и противовесы. Лин, то ли слушая, то ли нет, вдруг удовлетворенно улыбнулся, тоже занес руку… и одним движением, с криком «БАХ!» снес всю конструкцию. Я взвизгнула: песок попал мне в лицо. Осекшийся на полуслове Эвер нахмурился, но не сделал брату замечания. А сам Лин довольно засмеялся.
– С ума сошел! – Я опять принялась тереть кулаком глаза. К счастью, от мокрого песка я легко избавилась.
– Красота в скоротечности, – возразил Лин и посмотрел на Эвера так, словно именно от него ждал одобрения. Я тоже посмотрела. Эвер продолжал хмуриться.
– Красота во множестве вещей и поступков, – ответил он наконец. – Скоротечность – только один из путей, и не самый трудный.
Лин с сомнением хмыкнул. Эвер отряхнул рубашку и внимательно посмотрел на него.
– Ты будешь королем, – произнес он довольно тихо. Взял раковину, подкинул на ладони. – Твоими ориентирами должны быть долговечность… – быстрым сильным движением он забросил раковину далеко в море, – и свобода. Скоротечность может погубить твой народ. Как мой погубил Великий Шторм.
Лин закусил губу, потом встал. Он все еще смотрел странно – теперь будто с обидой. Или с разочарованием.
– Понятно, – бросил он, повернулся и, подобрав сухую одежду и сандалии, пошел прочь, в сторону скалы, в которой вырублен был подъем к замку, на крепостную стену. – Пока.
Я хотела побежать за ним. Эвер мягко удержал меня за плечо.
– Не надо. Не сейчас. – Но его воспаленные, усталые глаза не отрывались от напряженной спины Лина. Кажется, Эвер был не со мной. Он встревоженно о чем-то думал. Тоже, наверное, заметил, что вот такие перемены настроения, взрывы чувств, спонтанные поступки случаются с Лином все чаще. Но был слишком тактичным, чтобы это со мной обсуждать.
– Он сам ведет себя как… Великий Шторм! – возмущенно заявила я, и Эвер, наверняка пересилив себя, рассмеялся.
– Нет, нет. Все не настолько плохо. Это называется «ранний подростковый возраст», ты тоже такая будешь.
Я надула щеки, замотала головой: чего? Он вздохнул и посмотрел на воду.
Великим Штормом называлось древнее, темное двадцатилетие, в которое море вообще не бывало спокойным. Волны постоянно ревели, выбрасывали на берег рыб и дельфинов, ломали в щепки суда. Говорили, это из-за какого-то физальского разбойника, попытавшегося похитить одну из дочерей Одонуса. Физальцы и пострадали от Великого Шторма сильнее прочих народов: они были мореходами, даже жили больше на кораблях, чем в городах. Голодные, потерявшие немалую часть людей, они вынуждены были присягнуть на верность гирийскому королю. Когда Шторм кончился, уйти они уже не смогли. Удивительно многим понравились сухопутная жизнь, праздность и богатство чужого двора… ну а чужому двору – нам – очень понравились удобные выходы к морю, просторные бухты, соляные карьеры и редкие, но могучие крепости. Вспоминать о былом величии и требовать волю физальцы начали только во времена моих прадедов. С тех пор словосочетание «Великий Шторм» стало у них почти ругательством. Порой я повторяла его за Эвером.
– Так или иначе, – ободрил меня он, с усилием отводя взгляд от волн, – все шторма роднит одно: они заканчиваются рано или поздно. Сама увидишь.
И правда, за ужином Лин уже вел себя как ни в чем не бывало: был болтлив, уплетал суп из моллюсков и чесночный хлеб за обе щеки. Эвер, у которого наоборот пропал аппетит, то и дело посматривал на него, а я – на Эвера. Сердилась: какой он усталый… да еще и терпит всякие гадости. Всякие… шторма. Вскоре после этого я наконец придумала, как немного освободить его от ночных страданий – так разозлилась.
В комнате у меня всегда хранилось сонное зелье – мне выдавали его, чтобы я лучше спала после Кошмарной недели и быстрее восстанавливалась. Новый флакончик оказывался на столе каждый месяц. Никто не подозревал, что я не успеваю выпить его целиком. Под моей кроватью жило сразу несколько таких флакончиков, в большом сундуке. Так, на всякий случай.
В следующую Кошмарную неделю я впервые попробовала подлить Эверу немного зелья в молоко с медом, которое мы пили перед сном. Он ничего не заметил и задремал в кресле, так что всю ночь я была предоставлена своим кошмарам. Проснулась я совершенно разбитой, зато он – нет. «Ничего страшного, ты просто устал», – утешила его я, и мы пошли завтракать. Он встревоженно посматривал на меня раз за разом, но я была довольна. Даже счастлива.
Постепенно я отточила свои маленькие преступления: поняла, что снотворное лучше не подливать чаще, чем в три-четыре ночи недели, а также решила сама в такие ночи не спать. Жевать пахучие темные бобы с Дикого континента у меня бы не получилось: такие бодрящие вещества разрешалось употреблять только взрослым. Поэтому я ограничивалась простыми методами: читала, ходила по комнате, когда было совсем невозможно – ложилась и вставляла в глаза обломанные палочки. Хорошо хоть Эвер в своем глубоком сне этого не видел. Зато я могла смотреть на него часами и в какой-то момент поняла, что мне не надоедает. Это красивое лицо напоминало скульптуру. Эти упавшие на глаза волосы я несколько раз трогала – и на ощупь они оказались мягкими, почти как шелк. На этих пальцах появились наконец кольца – тонкие серебряные ободки на средних фалангах. Я правда могла ночь напролет рассматривать Эвера, безвольно раскинувшегося в кресле. И только теперь, став постарше, понимаю, что, наверное, в этом было что-то нездоровое. Хотя чего ждать от человека, пялящегося и на своего кота?
Зато Эвер высыпался, и мы продолжали хорошо проводить дни. Прыгучее настроение Лина, конечно, портило их: он то был слишком веселым, то замыкался, то скакал как олень, то словно впадал в спячку. Еще, к моей досаде, он продолжал общаться с Эвером странно: будто не понимал, чего хочет больше – заслужить его уважение или бросить вызов. Лина, несомненно, уязвляло то, как хорошо Эвер обращается с оружием, – он постоянно одерживал над нами верх. Когда один-единственный раз я, использовав волшебство, все же победила и опрокинула Эвера в траву, Лин возмущенно заявил, будто Эвер мне поддался, и мы поссорились. В следующем поединке Лин злился так, что проиграл за пару минут. Но послушно ухватился за протянутую руку, когда Эвер склонился над ним и сказал:
– Не переживай. Мои возможности всегда были и будут ограничены. Твои – бесконечны. И ты большой молодец.
Я не до конца поняла, что он имеет в виду, и я уверена – Лин тоже. Но он неожиданно весь покраснел и даже выпалил какие-то благодарности. А Эвер – совсем тихо, но я услышала – добавил:
– Если, конечно, ты перестанешь ограничивать их сам.
В первый вечер следующей Кошмарной недели, поставив на стол молоко в кубках, Эвер сел в изголовье моей кровати и сказал мне, уже забравшейся в постель: