Этому в школе не учат
Шрифт:
В июле была первая бомбежка Москвы, и в небе повисли аэростаты противовоздушной обороны. На крышах дежурили добровольцы, туша падающие с фашистских самолетов зажигалки. Город поблек и потускнел, когда золотые купола храмов замазали черной краской, чтобы они не служили ориентиром для немецких пилотов. На улицах стало много военных. А в военкоматы стояли длинные очереди. Появились карточки на хлеб и крупу. Сначала будто нехотя, медленно, но все быстрее и быстрее город переходил на военные рельсы.
С давних времен неизменный признак войны в России – из магазинов сметают спички, мыло, керосин. А покупатели в тщетном ожидании товара толкутся у бакалейных магазинов в очередях по сто человек. Вот и у нашего бакалейного – постоянно толпа. Люди там обсуждают положение на фронтах, горячатся. Эти очереди стали своеобразным клубом, где можно унять свои страхи, набраться друг у друга уверенности в завтрашнем дне или вместе со всеми погрузиться в отчаяние.
Я остановился, вслушиваясь в спор, который заходил вообще не в ту степь.
– Наш человек так, пыль под ногами! – кричал хромой. – Солдатика или танк немецкий задавит, или комиссар в спину стрельнет за то, что тот погибать не хочет. Фронт – это верная погибель. И здесь погибель! Немец придет – нас жалеть не будет. Бежать надо!
– Да куда бежать? – слышались встревоженные голоса. – А квартира? А работа?
– Вот и будет тебе работа на Адольфа!
– Да уж лучше под Адольфом, чем с голоду сдохнуть или на фронте! – послышался из толпы звонкий мужской голос.
Ропот рос. Народ волновался.
– Тогда судьбинушку свою принять, – кивнул хромой. – Голову склонить. И ждать, когда Кремль с Берлином разберутся, кто из них важнее.
А люди стоят, уши развесили, внимают! Ну а что – война выводит психику людей из состояния равновесия. Страсти и чувства зашкаливают. Одни одержимы сладостно-мазохистским интересом к эпохальным событиям, других парализует ужас. Третьи бьются в слабоумном задоре – мол, одним махом семерых побивахом. Но у большинства на душе огромная тяжесть и осознание, что груз войны нести им – простому народу.
Эмоции на таких «митингах» вспыхивают легко, как сухой валежник. И я сам не исключение. Когда хромой начал талдычить о Кремле, для которого народ пушечное мясо, тут на меня нахлынула ярость. Это наша народная власть во главе с товарищем Сталиным у него просто Кремль?! А тогда в Кремле что сегодня коммунисты, что вчера цари – одно и то же? Вот же подлая морда!
– Это что же ты, прихвостень фашистский, сдаться нам предлагаешь? – выступил я вперед.
Хромой оглядел меня маленькими и злыми глазенками с ног до головы:
– Проходи, дядя, если неинтересно.
– Человек с фронта, – послышалось из толпы. – Раненый. Увечный навсегда.
– Ах, раненый! И призываешь под фашиста лечь? Тебя в голову ранили, а не в ногу, потрох сучий! – Страшная усталость, перемешанная с яростью, заварили в моей крови взрывной коктейль. И я шагнул вперед.
Хромой отпрянул и заорал:
– Вот, народ, наши начальнички-то! С портфелем! В галстуке!
Портфель у меня и правда был – обычно он набит тетрадями учеников, а сейчас разными документами. И одет я тоже аккуратно – в костюм и галстук. Школьный учитель всегда обязан являть собой образец опрятности и хорошего вкуса. Ну да, по виду чистый начальник.
– Чем больше народа русского в окопах танк германский гусеницами закопает, тем ему лучше! – не унимался хромой.
Тут черти меня толкнули – и ударил я его со всей дури. В последний момент чуть придержал удар, чтобы не прибить ненароком – рука у меня сильно тяжелая.
Хромой оказался верток и почти успел увернуться – вскользь ему прилетело. Но все равно хватило – отлетел шага на три и плюхнулся на мостовую. Головой трясет, пытается резкость в глазах вернуть.
И тут галдеж, крики:
– Убивают! Милиция!
Ну как обычно в таких случаях – ничего нового.
Шагнул я к поверженному противнику. Самообладание вернулось, и теперь я понимал, что негодяя нужно скрутить и сдать на руки ближайшему милиционеру или военному патрулю.
И тут на меня будто холодом повеяло. Краем глаза засек сбоку движение. Еще не понял, что происходит, но уже резко ступил на шаг вперед.
Почти успел… И тут в боку взорвалась страшная боль.
– Бежим! – послышался мужской голос. – Этого краснопузого я уложил!
Я осел на асфальт, шипя от боли. Хотя в тот момент не в ней было главное. Хуже всего, что я не задержал хромого.
Зазвучал в ушах отчаянный женский крик:
– Зарезали!!!
Глава 3
Подавленное состояние было в камере у всех.
– Выпустят. Мы им понадобимся, – убеждал сам себя Велислав – карманник из Бердичева.
– Ты понадобишься? – усмехался Старый Амадей. – Им не щипачи, а автоматчики нужны.
– Ну, так освою. Автомат не сложнее чужого кармана будет.
– Нет, братцы, – как-то обреченно сказал Курган. – Мы им не нужны. Им нужен их проклятый порядок. И они нас положат…
В подтверждение его слов во дворе послышались крики и прозвучала автоматная очередь.
«Моя пуля… Когда будет моя пуля?» – вращалось в голове Кургана.
Немцы пугали его до дрожи в коленках и пустоты в животе. Страшно было, как никогда ранее. Немецкая жестокая, нечеловеческая система порядка – куда до нее советскому ГУЛАГу, тоже не шибко доброму порой! У немца все механически, а с машиной не договоришься.