Этот Вильям!

Кромптон Ричмал

Это было волнующе и трогательно, и Вильям был взволнован и растроган.

Потом показали комедию. Сначала на экране был один трудяга, поглощенный перекрашиванием двери, а в конце — куча народу, и все перемазались краской и падали с лестницы друг на друга. Это было смешно, и Вильям безудержно и громко смеялся.

Закончился сеанс душераздирающей историей об опустившемся пьянице. Вначале это необузданный молодой человек в смокинге, пьющий и играющий в карты. В конце это необузданный старик в лохмотьях, продолжающий пить и играть в карты. У него есть дочь, существо неземное в своем

благочестии, которая оплакивает его и призывает исправиться, пока в минуту вполне понятного раздражения он не бросает в нее бутылку из-под пива и не попадает ей в голову. Потом слезами раскаяния он орошает ее койку в больнице, рвет на себе волосы, простирает руки к небесам, бьет себя в грудь, а потом прижимает к ней дочь. Неудивительно, что после такой встряски состояние девочки ухудшилось, и со словами: «Не плачь, папа. Постарайся забыть о том, что ты сделал. Я тебя прощаю» она тихо скончалась.

Фильм закончился. Вильям глубоко вздохнул и все еще с конфетой во рту поднялся и вместе со всеми вышел из кинотеатра.

Оказавшись на улице, он незаметно огляделся и крадучись направился к своему дому; потом, чтобы сбить с толку воображаемых преследователей, неожиданно свернул и побежал по глухой улочке. Потом он выхватил из кармана карандаш и, прицелившись, дважды выстрелил. Двое из преследователей свалились замертво. Остальные с удвоенной энергией продолжали погоню. Нельзя было терять ни секунды. Спасаясь бегством, он ринулся на другую улицу, оставив позади почтенного джентльмена, который потирал зашибленную ногу и источал громкие проклятия.

Вильям снова выхватил карандаш из кармана и, не сводя взгляда с дороги и стреляя на ходу, влетел во двор.

Отец Вильяма, который был в тот день дома из-за ужасной головной боли и приступа печени, выкарабкался из куста рододендрона и схватил Вильяма за шиворот.

— Поганец! — взревел он. — Ты сшиб меня с ног!

Вильям потихоньку высвободился.

— Я нечаянно, папа, — сказал он кротко. — Я просто вошел в калитку, как и все входят. Я просто не видел, что ты идешь, но я не могу смотреть сразу во все стороны, потому что…

— Замолчи! — взревел отец.

Как и все в доме, он страшился красноречия Вильяма.

— Что с твоим языком? Покажи язык.

Вильям повиновался. Цвет его языка мог поспорить с самой яркой весенней зеленью.

— Сколько раз я тебе говорил, — зарычал отец, — чтобы ты не брал в рот эту отраву!

— Это не отрава, — сказал Вильям. — Это конфеты, мне дала их тетя Сьюзен за то, что я помог ей, сходил на почту и…

— Замолчи! У тебя еще осталась эта гадость?

— Это не гадость, — возразил Вильям. — Они хорошие. Возьми одну и попробуй. Тетя Сьюзен дала мне всего горстку и…

— Замолчи! Где они?

Медленно, нехотя Вильям протянул ему бумажный пакет. Отец схватил его и забросил далеко в кусты. Минут десять потом Вильям прочесывал кустарник и остаток дня сосал конфеты, вывалянные в земле.

Он послонялся по саду, потом забрался на стену, отделявшую их сад от соседского.

— Привет! — сказал он девочке, которая смотрела на него снизу.

Эта девочка с кудряшками напомнила Вильяму простую деревенскую девушку. Было в натуре Вильяма нечто артистическое. Он мгновенно ощутил себя простым деревенским парнем.

— Здравствуй, Джоан, — сказал он низким хрипловатым голосом. — Ты скучала обо мне, пока я отсутствовал?

— Я и не знала, что ты отсутствовал, — ответила Джоан. — А почему ты так смешно говоришь?

— Я не смешно говорю, — так же хрипло сказал Вильям. — Я не могу по-другому.

— А, ты простудился! Мама утром так и сказала, когда увидела, что ты плещешься в кадке с дождевой водой. Она сказала: «Скоро мы услышим, что Вильям простудился и его уложили в постель».

— Это не простуда, — сказал Вильям с загадочным видом. — Это мои чувства.

— Что ты ешь?

— Конфеты. Хочешь?

Он достал из кармана пакет и отдал ей.

— На. Возьми две-три, — сказал он с беспредельным великодушием.

— Но они… грязные.

— Бери. Это всего лишь земля. Она быстро обсосется. Очень вкусные.

Он щедро насыпал ей целую пригоршню.

— Послушай, — сказал он, возвращаясь к образу простого деревенского парня. — Так ты говоришь, что скучала обо мне? Бьюсь об заклад, ты не вспоминала обо мне так часто, как я о тебе. Бьюсь об заклад, не вспоминала. — Голос его становился все более и более сиплым, пока не сошел на нет.

— Вильям, у тебя, наверное, ужасно болит горло?

Ее голубые глаза были полны тревоги и сочувствия.

Вильям приложил ладонь к горлу и нахмурился.

— Чуть-чуть, — беспечно сказал он.

— О, Вильям! — она, как взрослая, заломила руки в отчаянии. — Оно у тебя все время болит?

Ее тревога была ему приятна.

— Я стараюсь не жаловаться, — сказал он мужественно.

Вскочив, она смотрела на него широко раскрытыми голубыми глазами.

— О, Вильям! У тебя… у тебя чахотка? У моей тети чахотка, и она все время кашляет…

Вильям поспешно кашлянул.

— …и ей больно, и она себя ужасно чувствует. О, Вильям, надеюсь, у тебя не чахотка.

Ее нежное обеспокоенное личико было обращено к нему.

— Думаю, чахотка, — сказал он, — но я не поднимаю вокруг этого шума.

Он опять кашлянул.

— А что говорит доктор?

Вильям с минуту поразмыслил.

— Говорит, что с легкими все в порядке, — наконец сказал он. — И говорит, что я должен быть очень осторожен.

— Вильям, хочешь мою новую коробку с красками?

— Да нет. Не сейчас. Спасибо.

— У меня три мячика, и один совсем новый. Хочешь, я отдам его тебе, Вильям?

— Нет… Спасибо. Видишь ли, не стоит обзаводиться вещами, когда не знаешь, что тебя ждет. Ведь если чахотка…

— О, Вильям!

— Джоан! — послышалось из дома.

— Мама зовет. До свидания, Вильям, дорогой. Если папа принесет мне шоколад, я и тебе дам. Честно. Спасибо за конфетки. До свидания.

— До свидания — и не тревожься обо мне, — добавил он стоически.