Этюд в багровых тонах (др.перевод)
Шрифт:
— Улица была пуста?
— Ни души, сэр, даже чтоб собака там какая пробежала. Ну, я собрался с духом и давай назад, и дверь-то как распахну. Внутри все тихо, я давай в комнату, где свет. Так на камине свечка горит, красная, восковая, и при свете видать…
— Что видать, мы знаем. Вы несколько раз обошли комнату, встали на колени перед телом, потом прошли дальше и попробовали открыть кухонную дверь, потом…
Джон
— А где это вы прятались, что все видели? — завопил он. — Что-то больно уж много вы знаете!
Холмс рассмеялся и через стол перебросил констеблю свою карточку.
— Не арестовывайте меня как убийцу, — сказал он. — Я не волк, а одна из ищеек. Мистер Грегсон и мистер Лестрейд могут это подтвердить. Продолжайте, пожалуйста. Что было дальше?
Рэнс уселся обратно, но озадаченное выражение так и осталось на его физиономии.
— Я пошел назад к калитке и свистнул в свисток. Тут же прибежал Мерчер и еще двое.
— А на улице больше никого не было?
— Ну, чтобы толкового, так вроде больше и никого.
— Это как?
Лицо констебля расплылось в улыбке.
— Я на своем веку каких только пьяных не перевидал, — сказал он, — но чтобы так надраться, как этот, — такое впервые. Я когда вышел, он стоял у калитки, привалившись к забору, и во всю глотку орал про новый платок моей милашки или еще какую белиберду. Он на ногах-то не держался, какая уж от него помощь.
— А выглядел он как? — спросил Шерлок Холмс.
Джона Рэнса этот не относящийся к делу вопрос, видимо, раздосадовал.
— Выглядел как пьяная скотина, — буркнул он. — Не будь мы так заняты, ночевать ему в участке.
— Его лицо, одежда — вы их запомнили? — продолжал допытываться Холмс.
— Куда не запомнить-то — я еще попытался поставить его на ноги, вернее, мы с Мерчером на пару. Долговязый детина, рожа красная, подбородок шарфом замотан…
— Так, понятно, — остановил его Холмс. — А куда он потом подевался?
— Да нам и без него забот хватало, — возмутился констебль. — Уж доплелся как-нибудь до дому, будьте покойны.
— А одет он был как?
— В коричневое пальто.
— А кнут в руке был?
— Нет, кнута не было.
— Значит, где-то оставил, — пробормотал Холмс. — А вы потом не слышали, чтобы кэб отъехал?
— Нет.
— Вот вам полсоверена. — Мой приятель встал и взял шляпу. — Боюсь, Рэнс, не продвинуться вам по службе. Голова — она для работы, а не просто для украшения. Вы могли этой ночью заработать сержантские нашивки. У человека, который был у вас в руках, ключ к разгадке этой тайны; его-то мы и ищем. Теперь поздно об этом рассуждать, но я вас уверяю, это был именно он. Пойдемте, доктор.
Мы зашагали обратно к кэбу, оставив констебля в сомнениях и тягостном раздумье.
— Экий болван, — фыркнул Холмс по дороге к дому. — Это надо же — получить такой подарок судьбы и так его прохлопать.
— Я все равно ничего не понимаю. Ну, допустим, внешность этого пьяницы совпадает с вашими представлениями о
— Колечко, друг мой, колечко! За ним-то он и вернулся. Если не придумаем другого способа его изловить, можно использовать кольцо вместо наживки. Я поймаю его, доктор, — ставлю два против одного, что поймаю. Кстати, должен вас поблагодарить. Если бы не вы, я бы, может, остался дома и пропустил один из самых изысканных этюдов, какие мне доводилось видеть: этюд в багровых тонах, а? Почему бы не перейти на язык живописцев? По бесцветной основе нашей жизни проходит багровая нить преступления, и наша задача — выпутать ее, отделить от других, разобрать на ней мельчайшие узелки. Ну а теперь — обедать, а потом на концерт. У Норман-Неруды бесподобная техника. Помните эту шопеновскую вещицу, которую она так дивно исполняет? Тра-ля-ля-лира-лира-ля…
Откинувшись на спинку сиденья, наш сыщик-любитель заливался, как жаворонок, я же размышлял о многосторонности человеческого разума.
Глава V
Ответ на наше объявление
Мой ослабленный организм не был еще готов к таким похождениям, и после обеда сил у меня уже ни на что не осталось. Когда Холмс уехал на концерт, я прилег на диван и попытался час-другой поспать. Не тут-то было. Утренние события слишком меня взбудоражили, в голову лезли самые странные домыслы и фантазии. Стоило мне закрыть глаза, перед ними всплывало перекошенное, обезьянье лицо убитого. Было в нем что-то настолько отталкивающее, что я помимо воли начинал испытывать благодарность к тому, кто освободил наш мир от его обладателя. Если какие-либо черты человеческого лица говорили о самых что ни на есть гнусных пороках, то это были черты Еноха Д. Дреббера из Кливленда. Но при этом я понимал, что правосудие есть правосудие и нравственное уродство жертвы не является оправданием в глазах закона.
Чем больше я думал, тем более удивительной казалась мне теория моего компаньона — что этого человека отравили. Я помнил, как он понюхал губы трупа — и, вероятно, уловил какой-то запах, который и навел его на эту мысль. Да и кроме того — что еще, как не яд, могло убить этого человека, если на теле его не обнаружено ни ран, ни следов удушения? Но, с другой стороны, чьей кровью залит весь пол? Следов борьбы мы не видели, не нашли и оружия, которым убитый мог ранить своего противника. Я чувствовал, что, пока не найдется ответ на эти вопросы, мы с Холмсом вряд ли сможем спать спокойно. Его ровная, уверенная повадка свидетельствовала о том, что он уже придумал гипотезу, которая примиряла все факты; я же и представить себе не мог, что это может быть за гипотеза.
Вернулся Холмс с большим опозданием — концерт никак не мог продолжаться так долго. Когда он вошел, ужин уже стоял на столе.
— Это было восхитительно, — сказал он, садясь. — Помните ли вы, что Дарвин говорит о музыке? Он утверждает, что способность создавать и слушать музыку родилась в человеческом мозгу задолго до того, как начала формироваться речь. Именно поэтому музыка так сильно на нас действует. В наших душах живут смутные воспоминания о далеких веках, когда мир был совсем юным.