Этюд в багровых тонах (др.перевод)
Шрифт:
— А может, вам лучше заехать к нам и спросить самому? — предложила Люси с надеждой в голосе.
— Пожалуй, так я и сделаю, — сказал молодой человек. Поступившее предложение, похоже, пришлось ему по душе, глаза его так и заблестели от удовольствия. — Но мы два месяца провели в горах, и выгляжу я не самым подходящим образом, чтобы наносить визиты. Хозяину придется принять меня как есть.
— Отцу есть за что вас благодарить, и мне тоже, — сказала девушка. — Он страшно любит меня и умер бы от горя, если бы эти коровы меня растоптали.
— Я тоже, — сказал молодой человек.
— Неужели?! Вам-то что во мне? Ведь вы даже не друг нашей семьи.
Загорелое
— Ну что вы! — воскликнула она. — Я совсем не то хотела сказать. Конечно, вы теперь самый настоящий друг нашей семьи. Вам обязательно надо заехать к нам. А сейчас мне нужно в город, иначе отец больше не поручит мне никакого дела. До скорого свидания!
— До свидания! — ответил молодой охотник, снял свое широкополое сомбреро и склонился с поцелуем над нежной девичьей рукой.
Люси круто развернула своего мустанга, стегнула его хлыстом и понеслась прочь по дороге, вздымая за собой облако пыли.
Джефферсон Хоуп-младший и его товарищи продолжили свой путь в угрюмом молчании. Их поисковая партия искала серебро в горах Невады, и теперь они возвращались в Солт-Лейк-Сити в расчете разжиться деньгами, которых хватило бы для разработки открытых ими месторождений. Хоуп, равно как и его товарищи, был целиком и полностью поглощен размышлениями о делах, покуда это неожиданное происшествие не направило его мысли в ином направлении. Образ юной красавицы, чистой и свежей, словно горный ветер Сьерры, до самой глубины потряс мятежное, пылкое сердце молодого охотника. Едва девушка исчезла из виду, Джефферсон Хоуп осознал: только что в его жизни произошло поворотное событие, и никакое серебро и ничто другое отныне не имеют и не будут иметь для него такого значения, какое имеет это новое, всепоглощающее чувство. Любовь, которая охватила его сердце, ничем не напоминала нежданное чувство впечатлительного юноши, это была скорее дикая, необузданная страсть мужчины с сильной волей и гордым нравом. Хоуп привык добиваться цели во всех своих делах. Он поклялся себе, что, если успех этого предприятия зависит от человеческого упорства и настойчивости и вообще в человеческих силах, он непременно добьется своего.
В тот же вечер Джефферсон Хоуп явился с визитом в дом Джона Ферье и приходил еще много-много раз, покуда не стал своим в этом доме. Целиком и полностью поглощенный своими делами, Джон безвыездно жил в этой долине и не имел особых возможностей узнать, какие перемены произошли в мире за последние двенадцать лет. А Джефферсон Хоуп много знал об этом и рассказывал так, что это в равной мере было интересно и отцу, и дочери. Молодой человек был одним из калифорнийских пионеров и мог поведать немало необыкновенных историй о том, как в эти безумные годы сколачивались и обращались в прах огромные состоянии. Он был первопроходцем и охотником, а еще искал в горах серебро и работал на ранчо. Где бы ни затевали какое-нибудь захватывающее дух предприятие, Джефферсон Хоуп был тут как тут. Вскоре он стал любимцем старого фермера, и тот расхваливал его на все лады. Слушая эти похвалы, Люси помалкивала, но ее разрумянившиеся щеки и светящиеся от счастья глаза ясно говорили о том, что ее юное сердце ей уже не принадлежит. Возможно, ее прямодушный отец ничего этого не замечал, но такое никак не могло ускользнуть от внимания мужчины, который добился от девушки ответного чувства.
И вот однажды летним вечером Джефферсон Хоуп примчался верхом и спешился у ворот. Люси стояла подле дома и пошла встречать Хоупа. Тот бросил повод на изгородь и быстро зашагал по дорожке ей навстречу.
— Люси, я должен уехать, — сказал он, нежно глядя ей в глаза, и взял обе ее руки в свои. — Сейчас я не могу взять тебя с собой, но ты будь готова к отъезду, когда я вернусь.
— И когда же мы отъезжаем? — спросила девушка разрумянившись и с улыбкой.
— Меня не будет месяца два. Я приеду и сразу посватаюсь к тебе, моя милая. Никто не сможет встать между нами.
— А как же отец? — спросила Люси.
— Он уже дал свое согласие, при условии, что на рудниках дела у нас пойдут как надо. А в этом я совершенно уверен.
— Ах вот как! Ну, если вы с отцом обо всем уже столковались, какие могут быть возражения, — тихо сказала Люси, прижавшись щекой к широкой груди Джефферсона Хоупа.
— Ну и слава богу! — хрипло произнес тот и, нагнувшись, поцеловал девушку. — Значит, решено. Чем дольше я тут стою, тем труднее мне будет уйти. Меня ждут у каньона. Прощай, моя любимая, прощай. Увидимся через два месяца.
С этими словами Джефферсон Хоуп отстранился от девушки и, вскочив на коня, понесся прочь что есть духу и ни разу не обернулся, словно из страха, что решимость изменит ему, если он еще хоть раз взглянет на то, что остается у него за спиной. Люси стояла у ворот и смотрела любимому вслед, пока он не исчез из виду. А затем она вернулась в дом, самая счастливая девушка в Юте!
Глава III
Джон Ферье говорит с Пророком
Прошло три недели с тех пор, как Джефферсон Хоуп вместе со своими товарищами уехал из Солт-Лейк-Сити. С печалью в сердце ожидал Джон Ферье возвращения молодого человека и неизбежно приближающегося расставания со своей приемной дочерью. Однако сияющее от счастья лицо Люси оказалось решающим доводом, и старый фермер смирился. В глубине души он давно решил, что ничто в мире не заставит его выдать дочь за мормона. Такое замужество он не признавал и считал постыдным и позорным. Что бы там Ферье ни думал о вере мормонов в целом, по части мормонского брака он был непреклонен. Разумеется, он помалкивал об этом, поскольку в те дни в Стране Святых было опасно открыто высказывать свои неортодоксальные взгляды.
Очень опасно — настолько опасно, что даже самые набожные мормоны только шепотом осмеливались обсуждать вопросы веры, чтобы слетевшие с их уст слова не были, чего доброго, истолкованы превратно и не навлекли на их голову скорой кары. Дело в том, что эти не так давно преследуемые люди сами теперь стали преследователями, причем самого ужасного толка. Ни севильская инквизиция в Испании, ни фемгерихт в Германии, ни тайные общества в Италии не имели столь мощной и отлаженной системы преследования, чем та, что, словно черная туча, нависла над всей Ютой.
А присущая этой организации таинственность и скрытность действий делали ее вдвойне ужасной. Она казалась всевидящей и всемогущей, однако никто ничего не видел и не слышал. Человек, выступивший против Церкви, просто исчезал, и никто не знал, куда он подевался и что с ним случилось. Его жена и дети ждали дома, однако отец семейства так и не возвращался, чтобы рассказать, как обошлись с ним его тайные судьи. За неосторожное слово или опрометчивый поступок провинившийся расплачивался жизнью. И никто не имел ни малейшего понятия, что за страшная сила карает их. Так что не было ничего удивительного в том, что люди жили в постоянном страхе и даже посреди этой пустыни не осмеливались высказывать мучившие их сомнения.