Этюд в багровых тонах
Шрифт:
«Собака, — сказал я, — я охотился за тобой от Солт-Лейк-Сити до Санкт-Петербурга, и всякий раз ты ускользал от меня. Но теперь странствиям нашим пришел конец, потому что один из нас не увидит завтрашнего восхода».
При этих словах Дреббер отшатнулся еще дальше, и я увидел по его лицу, что он считает меня помешанным. Да я, пожалуй, тогда и был помешанным. Кровь в висках стучала, как молот по наковальне, и со мной мог бы приключиться припадок, если бы из носу не хлынула кровь; после этого стало легче.
«Ну что, вспомнил Люси Ферье? — спросил я, запирая дверь и потрясая ключом перед его носом. — Возмездие пришло не сразу, но теперь оно наконец тебя настигло».
Я увидел, как у труса затряслись губы. Он бы, наверное, стал молить о пощаде, если бы не знал, что это бесполезно.
«Ты меня убьешь?» — пролепетал он.
«Это не убийство, — ответил я. — Разве уничтожить бешеную собаку — убийство? Только не жди милосердия — где было твое милосердие, когда ты оторвал мою бедную голубку от трупа ее отца и уволок в свой проклятый гарем?»
«Я не убивал ее отца!» — запротестовал Дреббер.
«Но ты разбил ее невинное сердце! — выкрикнул я, подталкивая к нему коробку. — Пусть же рассудит нас всемогущий Господь. Выбери пилюлю и проглоти. В одной из них смерть, в другой — жизнь. Я проглочу оставшуюся. Посмотрим, существует ли в мире справедливость, или нами правит случай».
Он скорчился, испуская дикие вопли и моля о пощаде; тогда я вытащил нож и приставил к его горлу — это заставило его подчиниться. Потом я проглотил вторую пилюлю, и целую минуту мы стояли, глядя друг на друга в полном молчании, пытаясь понять, кто из нас останется в живых. Никогда не забуду, как изменилось его лицо, когда он понял по первым спазмам, что проглотил яд! Я расхохотался и поднес обручальное колечко моей Люси к его глазам. Все это длилось лишь мгновение — алкалоид действует быстро. Черты его перекосились от боли; он выбросил вперед руки, зашатался и с хриплым воплем грузно осел на пол. Я перевернул его носком ботинка, положил руку на грудь. Сердце не билось. Он был мертв.
Кровь так и лилась у меня из носа, но я не обращал на это внимания. Не знаю, что навело меня на мысль сделать эту надпись на стене. Может, то было желание поглумиться над полицией — на душе у меня было необыкновенно легко и радостно. Я вспомнил, что в Нью-Йорке как-то нашли мертвого немца, и над головой у него было написано RACHE — газетчики тогда решили, что это дело рук какого-то тайного общества. Я решил: то, что озадачило нью-йоркскую полицию, озадачит и лондонскую, поэтому обмакнул палец в кровь и написал это слово на самом видном месте. Потом я вернулся к кэбу, обнаружил, что поблизости никого нет, а дождь хлещет по-прежнему. Я уже отъехал довольно далеко, когда, сунув руку в карман, где обычно носил кольцо Люси, обнаружил, что его там нет. Меня как громом ударило — ведь другой памятки о ней у меня не было. Я решил, что обронил его, когда нагнулся над телом Дреббера. Я повернул обратно, оставил кэб в каком-то проулке и бросился прямо к дому — я был готов на все, только бы вернуть пропажу. Но, подойдя поближе, я нос к носу столкнулся с полицейским, который как раз выходил из дома, — чтобы отвести от себя подозрения, мне пришлось прикинуться вдрызг пьяным.
Так встретил свою смерть Енох Дреббер. Мне оставалось только разделаться с Джозефом Стэнджерсоном — и долг Джона Ферье был бы уплачен. Я знал, что Стэнджерсон остановился в пансионе «Хэллидей», и целый день бродил неподалеку, но тот не показывался. Полагаю, когда Дреббер не появился, он заподозрил неладное. Стэнджерсон был хитер и всегда начеку. Но если он думал, что, сидя в четырех стенах, спасется от меня, он ошибался. Я очень быстро узнал, где находится окно его спальни, и рано утром следующего дня, воспользовавшись лестницей, которая валялась на заднем дворе, забрался в его комнату. Я разбудил Стэнджерсона и сказал, что пришел час расплаты за убийство, совершенное много лет назад. Я описал ему смерть Дреббера и предложил выбрать одну из пилюль. Но, вместо того чтобы воспользоваться последним шансом на спасение, он вскочил с постели и вцепился мне в горло. Защищаясь, я вонзил нож ему в сердце. Впрочем, исход нашей встречи всяко был предрешен — Провидение обязательно направило бы руку грешника к отравленной пилюле.
Больше мне добавить почти нечего, да оно и к лучшему, очень уж я устал. Я еще пару дней поездил по Лондону — я не собирался бросать работу, пока не наберу денег на билет в Америку. Я стоял у конторы, когда какой-то маленький оборвыш спросил, нет ли тут кэбмена по имени Джефферсон Хоуп — его, мол, джентльмен требует в дом 221-Б по Бейкер-стрит. Я поехал сюда без всякой задней мысли, а тут этот молодой человек надел на меня наручники, да с такой сноровкой, какой я отродясь не видывал. Вот и вся моя история, джентльмены. Можете называть меня убийцей, но сам я считаю себя таким же поборником справедливости, как и вы.
Рассказ Хоупа был так увлекателен, и говорил он так убедительно, что все мы сидели в сосредоточенном молчании. Даже у профессиональных сыщиков, давно пресыщенных уголовными историями, проснулся неподдельный интерес. Когда Хоуп замолчал, на несколько минут воцарилась тишина — прерывал ее только скрип карандаша: Лестрейд доканчивал свою стенографическую запись.
— Я бы хотел прояснить одну подробность, — сказал наконец Шерлок Холмс. — Кто ваш сообщник, который приходил ко мне за кольцом?
Хоуп заговорщицки подмигнул моему другу.
— Своими тайнами я волен делиться с кем угодно, — сказал он, — но навлекать неприятности на других — увольте. Я увидел ваше объявление и сразу подумал, что либо это ловушка, либо кольцо действительно нашлось. Мой друг вызвался пойти и проверить. Согласитесь, он ловко это проделал.
— Безусловно, — от души подтвердил Холмс.
— А теперь, джентльмены, — сурово произнес инспектор, — мы должны действовать по закону. В четверг заключенный предстанет перед судьей, потребуется ваше присутствие. А до тех пор я несу за него ответственность.
С этими словами инспектор позвонил, и два стражника увели Хоупа прочь. Мы же с моим приятелем вышли из участка, сели в кэб и поехали на Бейкер-стрит.
Глава VII
Заключительная
В следующий четверг все мы должны были явиться к мировому судье, однако, когда четверг настал, свидетельствовать уже не понадобилось. Иные силы взяли дело в свои руки, и Джефферсон Хоуп предстал перед Судией, чей суд всегда строг, но справедлив. В ночь после ареста аневризма его лопнула, и утром его нашли простертым на полу камеры, с умиротворенной улыбкой на лице, точно в последний миг он успел окинуть мысленным взором небесполезно прожитую жизнь, в которой главное дело доведено до конца.
— Грегсон и Лестрейд все волосы себе повырывают, — усмехнулся Холмс, когда мы обсуждали это на следующий день вечером. — Пропала теперь громкая реклама!
— Не много-то они сделали, чтобы поймать преступника, — заметил я.
— Сколько именно вы сделали, не имеет в нашем мире ни малейшего значения, — ответил мой друг с горечью. — Главное — предстать перед публикой в выгодном свете. Ну да ладно, — продолжал он после паузы, уже веселее. — Я бы ни за что не отказался от этого дела. Не припомню ничего более замечательного. При всей его простоте в нем есть весьма поучительные подробности.