Этюды в багровых тонах: катастрофы и люди
Шрифт:
Остался Митька при разбойниках, отъелся, окреп, стал вместе с ними на промысел выходить. А когда первого человека на улице кистенем по голове «огладил» — мать вспомнил, им убиенную. И заплакал. Последний раз.
Весной озоровать на улицах труднее стало. По цареву указу всю Москву поделили на части, во главе которых были поставлены пять бояр и семь окольничьих. Те сурово взялись порядок наводить. Ловили «разбоев» и тут же, на месте, глаза выкалывали, рубили головы и бросали издыхать на страх другим.
— Уходить надо, — сказал Хлопка ватажникам. — На Север двинем. Но погоди, вернемся еще.
Иван Бутурлин, один из лучших воевод Ливонской войны и глава Разбойного приказа, доносил царю, что тати шалят повсеместно — в Коломне и Волоколамске, Можайске и Вязьме, Медыне и Ржеве, едва ли не все уезды вокруг Москвы от них стонут. И вообще, не разбойники это уже — мятежники. Усмирять надо.
Годунов с решением медлил, окружив себя личной охраной из немцев-наемников. Немцам он доверял особо. Кирху разрешил построить в Кукуе, где они селились. Торговать позволил по всем волостям, налогами не душил. Яда опасаясь, тело свое только иноземным лекарям доверял; с ними же, с докторами, поговорить любил. И говорили доктора среди прочего, что безумства людские, ныне творящиеся, еще и тем объясняются, что ржа рожь побила, отсюда и видения страшные, и людоедство.
Государственная малая печать Бориса Годунова
Основными продуктами питания в те годы были рожь, капуста и репа. Овощи сгнили, а рожь, пусть в малых количествах, уцелела. Но она, вероятно, была поражена паразитическим грибком класса сумчатых группы пиреномицетов, в просторечии именуемым спорыньей, в которой содержатся алкалоиды — производные лизергиновой кислоты, сильнейшего наркотика ЛСД. Отравление спорыньей — эрготизм — провоцирует заболевание бешенством и сопровождается галлюцинациями.
Доверял иноземцам Годунов, а все же, когда в северные порты пришли немецкие корабли с зерном, выгружать его не позволил, потому что негоже Московии, всегда хлебом изобильной, подачки от заморских купцов принимать. Странен был царь Борис, наветам и ворожеям верил больше, чем своим же окольничьим.
А Бутурлин все твердил: упредить «разбоев» надо!
…Зима выдалась снежная, весна 1603 года была дружной и теплой, для землепашцев — лучше не надо. Но в том беда, что сеять было нечего. Все подъедено, подобрано. Людей уж повсеместно ели. Страх!
Тут новая весть: двинулось из Северских земель на Москву огромное сборище «гулящего люда» под водительством разбойника Хлопки Косолапого. Выступать надо, а то, глядишь, запылает город…
В иные времена царь во главе войска Семена Годунова поставил бы, но тот как раз из-под Астрахани воротился несолоно хлебавши: должен был бунт подавить, но разбили его отряды «воровские казаки». Поэтому пришлось окольничьего Ивана Басманова, который охранял порядок на Арбате, в «деревянном городе», навстречу Хлопке посылать.
Разрослась у Хлопки ватага. Когда из Москвы пришел, было при нем два десятка разбойников, а к весне столько стало — не сосчитать. Со всех земель сбегались к нему люди. Никого Хлопка от себя не гнал, всем давал по ковриге хлеба да по бабе на ночь и рассылал по окрестностям:
— Без добычи не возвращайтесь!
Возвращались не все, потому что гибли «разбои» несчетно. К тому же, если удавалось хлебом разжиться, ни к чему им становился Хлопка, у которого хоть и вольница, а запросто можно головы лишиться. Крут атаман! А уж первый подручный его, Митька, и вовсе волчара. Нет для него лучшего развлечения, чем гирькой чугунной висок человеку проломить. Проломит — и смеется. А ведь мал еще, совсем мал…
И все-таки для большинства с Хлопкой было лучше, чем без него. Народец-то по деревням совсем обнищал, по дорогам никто не ездит, а с ватажниками можно и город взять. Говорят, надумал Хлопка на саму Москву идти.
— Всех зарежем! — кричал. — Всех спалим. А в Москве подвалов много — с вином да хлебом. И царь нам не указ. Ненастоящий царь-то, он царевича Дмитрия зарезать велел!
Летом двинулось сборище к Москве. Не остановить Ивану Басманову такую тьму народа, сколько ни пытайся. Но попытался все же. Выстроил стрельцов, они залп из пищалей дали. Конница в намет пошла. Но у Хлопки мужики не промах — выставили рогатины, лошади на них и напоролись, как медведи в чащобе или на царской охоте, забаве государевой, когда бойца против лесного владыки один на один выставляют.
Заржали лошади, поднялись на дыбы, развернули их всадники, к гривам прильнули и давай нахлестывать, уносить ноги. А стрельцов пеших ватажники покрошили в месиво. Живым никого не брали — незачем. Только для Басманова исключение сделали. Хлопка Косолапый его лично мучил, даже Митьке такой радости не доверил. Вспорол живот и давай кишки на вертел наматывать. Крутит и приговаривает:
— Люблю с боярами дело иметь, мясо у них нежное, вкусное.
Но жрать боярина ватажник не стал, побрезговал.
Через неделю встретил разбойников другой государев отряд. Они снова рогатины выставили, но на сей раз сила за стрельцами была. Врубились в ватажников конники и давай саблями махать.
Хлопку скрутили, на телегу бросили. Митька-кровосос это видел, он в кустах прятался.
16 августа 1603 года царь Борис издал указ, суливший свободу всем кабальным холопам, которым господа их отказывали в пропитании в годы голода. Каждый холоп мог явиться в приказ Холопского суда и получить отпускные по одному своему уверению, у господина подтверждения своих слов не испрашивая.
Потекли к Москву людские реки — многим воли хотелось. Да не все про тот указ слышали…
Прими такое решение Годунов годом ранее, а то и двумя, все могло обернуться по-другому. И не было бы ни Смутного времени, ни Дмитрия-самозванца, ни Тушинского вора, ни поляков, ни русского ополчения… Но запоздало решение, отучились люди трудиться на земле, очерствели сердцем, в грехах увязли, на все им было наплевать — на законы Божии и указы государевы.
…Хлопку казнили лютой смертью. Отрубили руки, ноги, уж потом голову. Ликовали люди, радовались увеселению. Только смуглый парень в рубище не кричал, не вопил, только губы растягивал в волчьей ухмылке, рот беззубый показывая.