Ева и ее мужчины
Шрифт:
Вадим привез ее к себе. В комнате она увидела накрытый стол. Здесь были и ее любимые цыплята в сухарях, хотя и остывшие, и икра, и маринованные грибы-песочники (на каком рынке он их только нашел!), и фрукты, и, конечно, появилась бутылка ледяной лимонной водки.
Как она отвыкла от этой пищи! В последнее время она питалась рыбой и яйцами в майонезе.
Вадим зажег свечи и погасил свет.
— Это же целый пир! — воскликнула Ева. — Вадим, ты чудесно выглядишь! Я вижу, мой отъезд протрезвил тебя. Ты словно очнулся… Или в твоей жизни что-то изменилось?
— Ты садись… —
— Я же с дороги… Мне надо в ванную. Принеси мне, пожалуйста, мой чемодан…
Она открыла дверь в ванную. Вадим сошел с ума: он выложил стены плиткой, он сделал ремонт! Ева стала раздеваться, оглядываясь.
Вдруг на глаза ей попался махровый халат светло-салатового цвета, который она раньше не видела. Женщина? На полочке стояли женские шампуни и дезодоранты, в стаканчике — пилочка для ногтей и большая прозрачная расческа. А что, если она сейчас выйдет и встретится с этой женщиной? Может, он все подстроил, чтобы отомстить ей? Нет, это невозможно, Вадим на такое не способен.
Как была, голая, Ева открыла дверь и громко спросила:
— Что все это значит?
Вадим и сам был уже почти раздет.
— Ты о чем? — беспечно спросил он.
— Что это за женские.., штучки — расчески, халаты? Это чье?
— Я думал, что ты поймешь… Твое, Ева. Это для тебя. Я хочу, чтобы ты жила здесь, со мной.
Она ничего не сказала и заперлась в ванной.
Вадим удивил ее и в постели. Ничего подобного с ним она еще не испытывала. Он заласкал ее почти до обморочного состояния. Это был не бесстыдный и грубый в своей страсти могучий Бернар, это был нежнейший из мужчин, который утянул ее в обволакивающий теплый кокон. Ева долго не могла выйти из того сомнамбулического состояния, в которое ее погрузили непрекращающиеся взрывы внутри тела. В перерывах между объятиями она вставала с постели, шла под прохладный душ, возвращалась, садилась за стол и начинала творить себе невообразимые бутерброды.
— Тебя там что, не кормили?
— Почему же? — отвечала она с набитым ртом, наливая себе сок. — Очень даже кормили.
Он подходил к ней, усаживал к себе на колени, и ее бедра начинали подрагивать от жгучих прикосновений его плоти. И она, не выпуская из рук бутерброда, разворачивалась лицом к нему, обхватывала его бедрами и, полностью потеряв власть над рассудком и временем, глухо постанывала, содрогаясь всем телом в момент оргазма.
— Бернар, — вдруг еле слышно произнесла она уставшими губами, прижимаясь к Вадиму и целуя его во влажные волосы и мокрый висок, — я люблю тебя.
Под утро она сказала, что устала и хочет спать. Подложив под голову подушку и закрыв глаза, она, пытаясь натянуть на себя простыню, изогнулась, явив Вадиму для обозрения волнующую округлость. Сопротивляться было бесполезно, она заснула под скрип кровати, а проснулась от вскрика Вадима, который без сил рухнул рядом и еще долгое время вздрагивал.
— Как ты думаешь, Натали что-нибудь слышала? — спросила она спросонья.
Днем их разбудили настойчивые звонки в дверь.
— Вадим, открывай! — гремел на весь подъезд Рубин. — Открывай, я тебе говорю!
Ева тотчас проснулась.
— Не смей открывать! — Она на цыпочках прошла в ванную. Вышла оттуда одетая и причесанная. — Значит, так, я пошла домой, понятно? Нет, ты ничего не понял. Когда Гриша зайдет к тебе позже и спросит обо мне, ты ему скажешь, что мы с тобой поссорились в аэропорту и я поехала к себе. Все. А теперь давай потихонечку позавтракаем. Ты же не любишь цыплят? Кто смел, тот и съел. — Она с хрустом грызла крылышко цыпленка, каждый раз вздрагивая от непрекращающихся звонков. — Это он от ревности…
Они видели в окно, как Гриша сел в новенький «Опель», и только после этого вышли из квартиры.
— Ты оставайся, не провожай. Тебе на работу, а мне надо домой срочно.
— Ты придешь вечером?
Она старалась не смотреть ему в глаза. Никогда еще она не чувствовала себя так скверно.
— Конечно, конечно.
Коснувшись губами его щеки, она улыбнулась и бегом спустилась с лестницы. Пробежав с чемоданом в руке два квартала, открыла дверь подъезда и быстро поднялась на свой этаж. Трясущимися руками открыла квартиру и сразу заперлась. Чего она боялась? Того, что Гриша может все понять, или того, что об этой ночи каким-то образом станет известно Бернару? Она не может этого допустить. Упрекать себя уже после того, как все произошло, было бессмысленно. Что она натворила! Она должна написать Вадиму письмо.
Раздался звонок в дверь. Она сунула чемодан в кладовку, сняла юбку и блузку и, накинув халат, открыла дверь.
— Во! Ничего не понял. Ты откуда?
— Гришенька! — Она обвила руками его мощную шею. — Как я рада тебя видеть!
— Ну ты даешь, мать! Я же трезвонил всю ночь и все утро. Ты где была?
— В дальней комнате… Снотворного вчера наглоталась, разволновалась…
Никогда в жизни ей еще не приходилось лгать так много.
— Ну что ж, я рад. Рад, что ты здесь. Ты Левку видела? Драницын к тебе не приходил?
А?.. — И тут он хитро улыбнулся. — А может, он здесь уже, а? Признавайся, Евка!
— Я одна.
— Ты только скажи, и будешь не одна… — Он со смехом обнял ее и поцеловал в шею. И так неуклюже он это сделал и так нежно, словно она была сделана из фарфора, что Ева пожалела его.
Бедный Гриша, во всем-то ему везет, только не с женщинами. Они любят его деньги, быть может, даже его веселый и добрый нрав. Но они не видят в нем мужчину.
— Скажи, ты была у своего упрямого, как осел, адвоката?
— Мы с ним поссорились в аэропорту. Это ты сказал ему, что я приеду?
— Я, — вздохнул Гриша. — Я его понимаю.
Больше того, я с ним солидарен. Он еще ничего не знает о Бернаре?
Она прислонилась к стене, чтобы не упасть.
Это невозможно! Вся ее жизнь — как на ладони.
— Проходи, чего стоишь. Гришенька, твоя фамилия, случайно, не Рентген?
— Нет. Я — Рубин и страшно горжусь этой драгоценной фамилией. А у тебя, птичка, все на лице написано. Ты же едва на ногах стоишь.